В поисках Библии. Тайны древних манускриптов - Лео Дойель

Но У. Ф. Олбрайт, профессор университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, отнюдь не был в этом убежден. Его острая проницательность, которая еще раз драматически проявилась на раннем этапе восстановления свитков Мертвого моря, заставила его усомниться в выводе французских коллег. В 1931 г. в небольшом примечании к научной статье на другую тему он несколько раз подчеркнул тот факт, что Рас-Шамра была, по всем данным, «городом весьма значительным», в то время как город под названием Цафон (в действительности мифологическое название ханаанского Олимпа) нигде ни разу не был упомянут. Как могло быть, чтобы крупный городской центр, подобный этому, не был назван в древних записях? С другой стороны, была местность, игравшая значительную роль во всевозможных документах II тысячелетия, — Угарит, город, местонахождение которого все еще не было определено. Олбрайт заявил: «Идентификация с Угаритом, упоминаемым в клинописных и египетских надписях II тысячелетия, кажется весьма вероятной». Он обещал коснуться этого вопроса в будущей публикации, которая так никогда и не появилась.

Причина этого была проста. Через год в статье о текстах Рас-Шамры Олбрайт заявил, что таблички, недавно расшифрованные Виролло, делают дальнейшие усилия по идентификации Угарита ненужными. Появились новые данные: несколько колофонов, приложенных к алфавитным документам, содержали название «Угарит».

В одном из них имелась дата: 3-й год правления «царя Угарита» по имени NGMD.

С этого времени название Угарит стало еще более известным, чем Рас-Шамра, и употреблявшийся там язык — предположительно западносемитский (место его в более широком понятии семитской группы языков все еще обсуждается) — обычно называли угаритским. Любая хорошо укомплектованная университетская библиотека с тех пор постоянно вносит новые наименования в каталог под рубрикой «Угарит», и к настоящему времени мы видим такие новые области исследования (назовем лишь часть из них), как угаритология, угаритская филология, угаритская мифология, грамматика и эпиграфика. В существующих программах большинства теологических семинарий угаритский язык в значительной степени заменил арабский в качестве лингвистической основы для изучения древнееврейского языка Ветхого Завета.

В каталоге исследований, связанных с Угаритом, угаритская литература вполне может оказаться наиболее значительной темой. Чтобы понять ее значение, следует принять во внимание, что до 1929 г. ученые безоговорочно полагали, будто вся литература высокообразованных ханаанеян и финикийцев была безвозвратно утрачена. Сохранилось несколько фрагментов, приведенных Евсевием [23]в IV в. со слов финикийского историка по имени Филон из Библа. Но приведены они были в полемических целях. Еще менее достоверными были отрывки из произведений полулегендарного финикийского поэта Санхуниатона, приведенные Филоном. Замечательно было то, что глиняные таблички Угарита представляли утерянную литературу, написанную на утерянном языке забытыми письменами, но еще значительнее были те научные выводы, на которые наталкивало ознакомление с их содержанием. Серьезные ученые долгое время сожалели о том, что мы ничего не знали о религиозных представлениях ханаанеян, их культах, ритуалах и поэзии, которые, несомненно, пролили бы свет на происхождение некоторых библейских книг, особенно позднего периода, как, например, Псалтири. Книги Иова и некоторых Книг пророков. До какой степени древние евреи находились под влиянием ханаанских образцов?

С другой стороны, не относились ли более ранние библейские книги к доханаанским, а следовательно, довольно древним еврейским преданиям? Знакомство с ханаанскими текстами, возможно, обнаружило бы заимствования, по крайней мере столь же обширные, как заимствования древних евреев из египетской и месопотамской литературы. Ни одно из этих ожиданий ученых не было обмануто, даже несмотря на то, что в горячке открытия было, по-видимому, провозглашено значительное число сенсационных параллелей и взаимосвязей, которые не удалось потом подтвердить. Эти чрезмерно претенциозные заявления напоминали первую реакцию, вызванную свитками Мертвого моря. Рене Дюссо в своем резюме угаритских находок попытался идентифицировать Фарру, отца Авраама, и возвести раннюю историю израильтян к ханаанским преданиям. Утверждали также, что большая часть угаритских мифов возникла на крайнем юге Палестины, милях в четырехстах от Рас-Шамры, в Негеве. Это также не может быть доказано. Несмотря на такие преувеличения, основанные на неправильном чтении трудных текстов, ханаанские мифологические и религиозные тексты принесли много ценных сведений.

Ханаанские ритуалы и мифы были известны только со слов авторов Ветхого Завета, которые заявляли, что презирают это «идолопоклонство», хотя, однако, давно уже высказывалось предположение, что древние евреи обязаны им больше, чем хотели бы в этом признаться. Теперь, наконец, ханаанеян можно было выслушать непосредственно. То, что они могли сказать, имело существенное значение не только для ученых, изучающих Библию и сравнительную историю религий. Перед людьми предстала впечатляющая мифология, которая вполне могла сравниться с мифологией греков. В некоторых легендах звучали эпические нотки, напоминающие Эпос о Гильгамеше и «Илиаду». Более того, их тематика, система образов и выбор слов пролили свет на неясности в древнееврейской и гомеровской литературе. Мифологические тексты ханаанеян помогли объяснить развитие европейской трагедии и комедии из ритуалов в виде драматического действа, — прославляющих смерть и воскресение бога растительности.

Если судить по безупречной форме, в которой эта давно утерянная литература была написана где-то в первой половине XIV в. до н. э., ее истоки были намного более древними. С точки зрения лингвистики близкое родство языка этой литературы с древнееврейским обещало существенно продвинуть вперед наше знание библейского словаря и прояснить древнееврейские слова, которые были неправильно поняты или имели сомнительное значение. Некоторые отрывки из Ветхого Завета, точный смысл которых ускользал от ученых, оказались дословными заимствованиями у ханаанеян. Это же относилось к метафорам, эпитетам и мифологическим намекам, смысл которых до сих пор был туманным и теперь получил разъяснение с помощью ханаанских соответствий. В случае искажений и замен, сделанных современными критиками и переводчиками Библии, угаритское словоупотребление часто могло быть использовано для контроля. Во многих случаях, когда ученые предложили остроумные изменения в словах и значениях, угаритские источники указали, что традиционный текст был ближе к оригиналу.

Более старое, политеистическое ханаанское учение и монотеистическое, «боговдохновенное» древнееврейское Писание тесно связаны и в то же время в значительной степени противоположны: ханаанская литература оказала существенное влияние на иудаизм и одновременно вызвала ожесточенный антагонизм с его стороны. Древнееврейская религия, какой бы уникальной по духу она ни была, созрела, по крайней мере до некоторой степени, в ханаанском окружении и не может быть до конца понята в отрыве от него. Более того, сам Ветхий Завет достаточно свидетельствует о том, что суровые нормы, установленные его учителями, редко соблюдались большинством израильтян (многие из которых были покоренными прозелитами), в то время как местные, ханаанские, культы находили в их душе живой отклик. Библия полна примеров того, как массы израильтян, а иногда даже их цари принимали ханаанское идолопоклонство в качестве неофициальной магии, существовавшей бок о бок с их национальным культом Яхве. Более того, ханаанская религия могла содержать зачатки монотеизма.