Дочь Волка - Виктория Витуорт

– Можете мне этого не рассказывать. – Хирел сосредоточенно смотрел на свои руки, в которых мял засаленную войлочную шапку. Где-то поблизости громыхнул гром. В зале было не по сезону душно. Хирел чувствовал, как на лбу его выступают капли пота и скатываются вниз, теряясь в бороде. – Думаете, она заметит? В смысле леди?

– Элфрун? Ни за что – разве что ты проболтаешься. – Луда покосился на своего зятя. – Так что помалкивай. Она верит всему, что я ей говорю. Теперь, когда эта старая метла находится в монастыре, нам с тобой будет намного спокойнее, поверь мне. Удачно все сложилось, повезло нам. – Он постучал пальцем по дощечкам. – Так где шкуры сейчас?

– Все еще у меня на хуторе. Я же говорил вам.

– И когда ты принесешь их мне?

Хирел нахмурился еще больше.

– Сначала я хочу получить свои деньги.

Луда фыркнул:

– Я не могу заплатить тебе, пока не отвезу их в Йорк и не переговорю с теми, кто будет обрабатывать их, и с теми, кто потом будет писать на пергаменте. Думаю, мой кузен даст нам за них хорошую цену. – Он умолк, глядя на мрачное лицо Хирела. – Ты что, не доверяешь мне? – Он выпрямился и высокомерно скрестил руки на груди.

Доверять ему? Хирел не дурак. Всю свою жизнь он пас овец, сначала он был помощником пастуха, а потом стал пастухом, как и его отец; и он знал о хитрости и уловках слуг из усадьбы, пусть даже некоторые из них стали теперь его родственниками. Однако ничего этого вслух он не произнес – просто стоял, покусывая губу и продолжая теребить свою шапку.

– А что будет, когда вернется Радмер? Что, если он узнает?

– Не узнает. Но береженого бог бережет. – Луда постучал пальцем по носу. – Поэтому никому ни слова, понятно? Даже Сетрит. Ты же знаешь этих женщин.

Хирел продолжал хмуриться:

– Я хочу получить свои деньги сейчас.

Но Луда уже двинулся мимо него к двери.

– Вот что я тебе скажу: помолись о мягкой зиме. – Хромой стюард вышел, даже не оглянувшись на него.

Хирелу этого можно было не говорить. Каждый мужчина, женщина, каждый ребенок в Донмуте – все молились о доброй зиме. Эта была не худшей за последние годы, но и далеко не самой лучшей. Плохо, конечно, что лорд уехал. Складывалось впечатление, что погода знала про то, что они сейчас слабые. И поэтому они действительно молились, молились так, как говорили им люди из монастыря. Выйдя во двор, под навес, он с досады метко саданул ногой по трухлявому обрубку дерева, и тот разлетелся фонтаном прогнивших обломков.

У первого же бродячего торговца, который придет к ним с котомкой на спине, на первой же торговой лодке, которая причалит у их берега, Хирел собирался накупить множество разных замечательных вещей на целый серебряный пенни, эту южную монету. Ленты. Бусы. Всякой ерунды, которую любят женщины.

Красивые вещи для его красавицы жены, которую ему каким-то образом удалось заполучить и которая теперь уныло бродила по его пастушьему хутору с лицом темнее тучи. Хирел пожевал свою потрескавшуюся нижнюю губу. Он уже слишком долго отсутствовал дома. Ему предстояло преодолеть четыре нелегкие мили. И это когда солнце уже садится, а пот заливает глаза. И вот он двинулся в свой маленький хутор, расположенный высоко в холмах, на краю летних пастбищ, где он заботливо ухаживал за несколькими своими овцами и великим множеством овец, принадлежащих лорду Донмутского поместья и аббату Донмутского монастыря.

– Сними платье. И нижнюю сорочку тоже.

Сетрит уставилась на него.

– Что такое? Неужели я прошу так много? – Он улыбнулся. – Или ты язык проглотила?

Но когда он смотрел на нее так, она теряла способность даже думать, не то что говорить.

– Я хочу обнять тебя, – продолжал Ингельд. – Хочу прижаться к тебе, ощутить прикосновение твоей кожи.

Горячая кровь растеклась по жилам. Она думала, что уже многое знает, но эта простая просьба застала ее врасплох, и она растерялась. В его маленьком бауэре стоял полумрак, но ей казалось, что и эта комнатка, и ее тело купаются в ярком свете полуденного солнца.

Она пробормотала что-то невнятное, сама не понимая, что говорит. А потом подняла голову и четко произнесла:

– Хирел никогда не просил меня снять сорочку.

– Если бы Хирел ценил тебя по достоинству, тебя бы здесь не было, не так ли?

Ответ на этот вопрос мог быть только один.

В конце концов, для нее поводом прийти сюда было все-таки не масло. Масло делалось для усадьбы, и если бы вес его был недостаточным, возникли бы вопросы. Две недели она ломала над этим голову и наконец додумалась: пусть это будет сыр. Две большие плетеные корзины с твердым сыром, завернутым в плотные листья белокопытника, которые были сколоты колючками, стучали по ее ногам, плетеные ручки растирали пальцы до черноты, пока она шла эти три мили от пастушьего хутора до монастыря. Хорошо хоть идти надо было все время вниз, под горку. А потом монастырский повар попытался забрать у нее все это, а саму ее выпроводить, но она уперлась:

– Я хочу увидеть отца аббата. У меня есть для него важное сообщение.

В конце концов, недовольно ворча и пожимая плечами, он все-таки позволил ей постучать в дверь его кельи.

А Ингельд не сказал ни слова. Она вошла и закрыла за собой дверь; когда он увидел ее, лицо его просияло, он встал с табурета и обнял ее, прижав к себе ее всю – широкая прочная стена, на которую она могла опереться. Она уткнулась лицом ему в плечо, вдыхая его запах, пока от прикосновения грубой шерсти не начала зудеть щека, а затем подняла голову и позволила поцеловать себя. И он поцеловал ее так, будто старался выпить ее до последней капли, а когда отпустил, она осталась стоять, задыхаясь и покачиваясь.

Когда Хирел обмусоливал ее своим ртом, ее тошнило; его дряблые губы заставляли ее содрогаться от отвращения. В том, как он прикасался к ней, ощущался холод, будто он не осознавал, что она тоже живое существо, способное реагировать на это.

Но поцелуи Ингельда – совершенно другое дело, каждый был особенным. Тебе понравилось вот так? А так? А теперь?

А теперь еще вот это.

Он сделал шаг назад, вытирая рот тыльной стороной кисти и тяжело дыша, и сел на край кровати. Он смотрел на нее снизу вверх, положив локти на колени и свободно свесив руки между ног.

– Ну и?..

Сетрит зло прищурилась. При всей страстности Ингельда вид у него был такой, будто он развлекается, – так взрослый, убегая, хочет, что ребенок догнал его. И это привело ее в бешенство.

– Не смейтесь надо мной.

– Мир станет еще печальнее, если мы не будем смеяться, когда что-то делает нас счастливыми. Так, значит, Хирел никогда не видел тебя обнаженной?

– Я не раздевалась догола с тех пор, как меня мыли перед свадьбой, – сказала она. – В смысле, я, конечно, снимала сорочку. Но только для того, чтобы надеть чистую. – Она презрительно фыркнула. – Не думаю, чтобы Хирел знал, как вообще снимать с меня сорочку. Да я и не хочу, чтобы он это знал, честно говоря.