Ниже бездны, выше облаков - Елена Шолохова

Ещё и Анита как с цепи сорвалась. Начиная с этого дурацкого Дня святого Валентина она уже третий день цепляется ко мне из-за каждой мелочи. И телефон я посеял. Да и не до неё мне было совершенно. Но разве ей это объяснишь? «Ты обещал мне позвонить и не позвонил! А я ждала! Ах потерял? Ну да, ты же на необитаемом острове живёшь, больше нигде телефона не найти». На что я вполне резонно (на мой взгляд) её спросил: «Вот нафига бегать, землю рыть, чтобы откуда-нибудь позвонить тебе, если утром мы виделись и на следующий день снова увидимся?» Чего я только не наслушался!

* * *

Недели полторы я подживал. Бабка, смешная, случайно заметив синяки и ссадины, надумала бежать в школу, разбираться. И побежала бы, да я поставил ультиматум: если она туда хоть ногой, вообще учёбу брошу. Пришлось ей перетерпеть свой порыв, ну а мне дня два выслушивать её причитания.

Но это ерунда, плохо то, что из-за этих одноклассничков я за целую неделю всего дважды был у матери. Хорошо хоть, мать уже не была совсем беспомощна. По крайней мере, ходила по квартире и помаленьку сама себя обслуживала. Но я всё равно переживал. В откуп проторчал у неё полвоскресенья.

После матери заскочил к Костяну. Договорились, что завтра он подойдёт к моей школе вместе с парой других ребят. Я бы мог, конечно, не привлекать его и по одному отлавливать одноклассничков, но это было бы уж очень долго. Ну а оставшийся вечер мне разбавила Анита. В кои-то веки она была мила. Даже подарочек мне преподнесла – а я-то и забыл совершенно про День защитника Отечества. Видимо, праздники – не моя стихия, раз я про них не помню. Но был тронут, да и вообще этот вечер вспомнить приятно. А такое у меня случается чрезвычайно редко, особенно в последнее время.

* * *

Костян с парнями явились как положено, даже чуть раньше. Так что и я на последний урок не пошёл, присоединился к ним. Облюбовали скамейку, откуда хорошо просматривалась площадка перед школой, парадный вход, ну и все, кто входил и выходил тоже были как на ладони. Дождались звонка. Как только показались мои новые однокласснички, – а, на нашу удачу, они вышли сразу кучкой – мы двинули им навстречу. Обошлись без вступительных речей. Пацана, который как-то кичился боксёрскими перчатками, «пригрел» Костян. Все остальные были вообще ни рыба ни мясо. Раскидали их влёт. Только долговязый пытался худо-бедно отбрыкиваться, но схлопотал апперкот и сник. А вот гада Эдичку я придержал на десерт. Поначалу слишком сильно не бил, но и расслабиться не давал, а тем более свинтить. Я бы, наверное, с ним и дольше забавлялся, но откуда ни возьмись появился физрук. Бросился нас разнимать, а точнее, оттаскивать. Напоследок я всё же успел от души зарядить Эдику ногой в самую челюсть. Эдик откинулся навзничь и подниматься не спешил.

Физрук клокотал, что сама уже в курсе потасовки и требует всех к себе на ковёр. Сама – это, как я понял по его трепетному тону, старуха директриса.

– Пусть себе требует, – сказал я. – У меня другие планы.

Физрук онемел и уставился так, будто я на икону плюнул.

Мы с парнями ушли, ну а однокласснички гуськом поплелись к старухе.

О чём они там говорили у директрисы, я, конечно, без понятия, но могу себе представить. Скорее всего, прикинулись белыми барашками и всю вину свалили на меня. Поначалу меня это совсем не волновало. Подумаешь, драка. Никто никого не покалечил. По большому счёту, все целы, разве что чуть подукрашены. Так что, можно считать, это и не драка вовсе, а десять минут активной физподготовки.

Но старуха директриса рассудила по-своему. Попросту говоря, раздула из пустяка целую катастрофу – созвала экстренное собрание, куда обязала явиться всех учеников нашего класса вместе с предками.

Бабка впала в транс. Ей, бедной, выше макушки хватило того собрания, когда меня выпиливали из прежней школы. Так что уже само слово «собрание», ещё и экстренное, действовало на неё убийственно. А тем более именно я и мой (ах-ах-ах!) возмутительный поступок послужили поводом к его созыву.

Полночи она проплакала. Слышал её всхлипы и горестные вздохи, но притворился спящим, потому что тогда надо было бы утешать, а в таких вещах я не мастер, хотя мне было её очень жалко. На следующий день бабка не плакала, но на лице её так и застыло скорбное выражение, а в глазах – тоска. Она морально готовилась к собранию…

После тех жутких слов, что наговорил мне Дима в спортзале, я и в самом деле потеряла сознание. И не на миг, а словно в забытьё впала. Помню урывками чьи-то лица, руки, голоса, суету, но никакой последовательной картины из этих кусочков у меня не складывалось. В том, что я отключилась, виноват, конечно, не Дима. Это, видать, сказалось то, что я промёрзла, сидя в снегу там, в переулке, да ещё и стресс – вот и заболела. А Димины слова – просто как контрольный в голову. И почему я не умерла?! Может, тогда бы он…

Разболелась я, кстати, не на шутку. Двое суток был жар – температура под сорок. Мама по три раза на дню вызывала скорую, но отправить меня в больницу наотрез отказывалась: «Нет-нет, никаких больниц.

Кто там позаботится о моей девочке?» Помню, она то спорила с врачами, то совала им деньги. Мне же было абсолютно всё равно. В те дни я думала – умираю от любви. Но, оказалось, острый бронхит. Температуру сбили, зато стал мучить ужасный кашель. Приступы изматывали так, что темнело в глазах. Ночами и вовсе уснуть не могла. Но как бы плохо мне ни было, даже в самый пик болезни я не переставая думала о Диме. Вспоминала его глаза, губы, походку, запах, и сердце болезненно сжималось. Я чувствовала себя гадкой, мерзкой, как склизкая холодная лягушка, которую угораздило влюбиться в царевича. И в подтверждение тому до сих пор отчётливо и ясно звучали его слова: «Ты мне противна. Омерзительна».

Выздоравливать я не хотела – зачем? Но организм вопреки моему желанию быстро шёл на поправку. Это всё мама – она строго по часам, прямо минута в минуту, четыре раза в сутки давала мне антибиотик – сироп со вкусом клубники. Поила с ложечки, как маленькую. Потом по совету врача купила в аптеке агрегат – небулайзер. От него тянулся шланг с колбочкой, на которую сверху надевалась маска. В колбочку мама заливала какое-то «ядерное» лекарство тёмно-зелёного цвета, маску цепляла мне на нос и включала агрегат. Тот начинал тарахтеть, как трансформаторная будка, а из колбочки в маску, и, следовательно, мне в нос, клубами валил пар, такой же ядерный, как лекарство. Этот пар вдыхаешь, и тебя пробирает до самого-самого. Но зато кашель, который просто достал меня, быстро сошёл на нет. Вот был бы ещё такой агрегат, который так же и душу лечил бы: избавлял от сердечных мук и вообще от неразделённой любви. Вдохнул лекарство – и тебе полегчало. А так, чем лучше мне становилось физически, тем острее и мучительнее я страдала из-за Димы.

Наши звонили мне регулярно, справлялись о здоровье, рассказывали, что проходят, что на уроках было. Некоторые хотели лично прийти навестить, но я отказывалась от такого внимания. При этом даже не думала что-нибудь соврать, придумать уважительную причину, чтобы смягчить отказ. Словно бы собственные страдания ожесточили меня настолько, что мне стало плевать на чувства других. А Бородина я и вовсе с удовольствием отшила. Да так, наверное, и было – ожесточилась. Ведь достаточно вспомнить, что раньше я весь мир видела через розовые очки, всех жалела, всем улыбалась, боялась кого-то обидеть, по любому поводу впадала в восторг, а если и грустила, то недолго и несильно. В последнее же время меня просто поглотила чёрная, бездонная тоска, все меня злят, всё меня раздражает и ничего, ни-че-го не радует.