Будни рэкетиров - Ярослав Зуев

«Смотри пацан, будешь много знать, скоро чердак сорвет».

Дня не было, чтобы Волына молча прошел мимо ребенка, пока Протасов не положил придиркам конец:

«Отклепался б ты, Вовчик, от малого! Пока я тебе балду реально не проломил!»

Как и следовало ожидать, Волына очень скоро подобрал кандидата в главные подозреваемые, и обрушился на него в праведном гневе:

– Тут и мозги ломать нечего. Читатель хренов над нами прикалывался. Сто процентов, зема. Хотел, чтобы мы в штаны наложили. По-любому! Ну, я ему сделаю вырванные годы!

Протасов погрузился в глубокую задумчивость, продлившуюся минут десять:

– Вовчик?! – изрек, в конце концов, Валерий. – Ты шаги хорошо, блин, слышал? Ты, блин, слушал или нет?!

– Ну?

– Жопой, да?

Пока Вовчик переваривал оскорбление, Протасов разразился монологом:

– Это, блин, что, по-твоему, детские шаги были, да? Может, у тебя уши из задницы растут? Ты дурак, да?!

Крыть было нечем. По чердаку бродил некто, габаритами не уступающий каждому из зем. Не зема Вовчик, посадивший зему Валерия на копки-баранки, но и не семилетний «пионер».

– Ты, что, в натуре, не видел, как люстра раскачивалась? Чуть потолок не обвалился!

– А если сопляк не ходил, а прыгал?

– Со штангой, блин, на плечах?!

Пацан весил самое большее, килограммов двадцать. Он и для своего возраста был мелковат.

– Ну, – сломился Волына, – тогда я не знаю…

– Ото ж, – вздохнул Протасов. – То-то и оно…

В комнате повисло тягостное молчание.

– А если баба?… – начал Волына.

– Вовчик, не гони беса. Ирка двадцать второй сон смотрит. Не хрен ей больше делать, как по чердаку вышивать, и за тобой, олигофреном немытым, подглядывать. – Протасов прищурился. – Вопрос в том, как он с чердака свалил? Вот что не ясно. Ладно. Давай. на боковую.

Земы еще какое-то время поворочались в скрипучих кроватях и к пяти часам отключились. Ночник по обоюдному согласию сторон остался гореть до утра.

Продрав глаза около полудня, Протасов и Волына обнаружили, что Ирина, по выражению Вовки, «куда-то укачала». Дети были в школе. Земы не торопясь позавтракали и принялись поджидать появления кого-нибудь из членов семьи, чтоб подвергнуть обстоятельному допросу.

Волына взялся перебирать прихваченные с чердака газеты. По большей части то были распарованные фрагменты подшивки «Вечернего Киева» за 79-й год, с вкраплениями «Сельской жизни» и «Правды», а также нескольких журналов «Коммунист».

– Ну, чего, много накопал, Ватсон? – Протасов сморщил нос, растревоженный поднятой земой Вовчиком пылью.

– «Правда», зема…

– Что, «Правда»?

– Вот название было. А, зема? Конкретное…

– Точно, – согласился Протасов, – солидное погоняло.

– Свет Коммунизма впереди.

Гудят шаги идущих следом,

Как молот сердце бьет в груди.

За перевалы лет, к победам,

Веди нас, Партия, веди! – продекламировал Вовчик с пафосом. Читал он не по слогам, но скверно, отчего немного походил на красноармейца, ударившегося между боями в политграмоту.

– Что за говно? – удивился Протасов.

– Стихи, зема. На передовице.

– Такому поэту говна карету. Веди нас партия, веди, е-мое. – Нараспев повторил Протасов. – Уже привели, гниды, дальше некуда. Ладно, Вовчик, хорош пыль трусить. У меня аллергия, бляха муха! И от пылищи, и от твоей драной в задницу партии.

* * *

Первым из школы вернулся Игорешка. В синем полушерстяном костюмчике с погонами и канареечным китайским рюкзаком за плечами пацан показался Протасову воплощением устремлений Горбачева, силившегося скрестить летящий под откос коммунистический паровоз с капиталистическим спальным вагоном. Еще Валерий подумал о том, что в его детстве синяя форма считалась «московской», в отличие от нашей, цвета шоколада, и надлежало здорово постараться, чтобы получить разрешение посещать в ней занятия. Впрочем, Валерий не успел развить эту мысль. Волына напал на мальчишку, как змея на канарейку.

– Ну, пацан, достукался! Теперь прощайся с жизнью.

Глядя на насмерть перепуганного мальчугана, Протасов сообразил, что тот ну ничегошеньки не знает.

– Осади лошадей, Вовка. Коню ясно, что он не в курсе дела.

– Коню ясно, а мне нет. Живо сознавайся, гаденыш! Ты там лазил, засранец?!

– А я говорю, засохни. В общем так, малой… – плюнув на негодующие знаки, подаваемые Волыной, Протасов рассказал о ночном происшествии, чем еще больше напугал мальчишку. Игорь сидел, ни жив, ни мертв. Что либо вытянуть из него представлялось бесполезной затеей.

– Дохлый номер, земеля. Ты погляди, как его колбасит.

– Ты не бойся, малой. Просто кто-то на чердаке шуровал, вот я и подумал, вдруг твоя маманя там что-то стоящее хранила.

Ксюша задержалась в кружке художественной самодеятельности до пяти. Когда она переступила порог, Протасов слово в слово повторил свою историю. Девчонка не побледнела, а побелела. Протасов, вовсе не собиравшийся запугивать хозяйскую дочку до смерти, сам слегка расстроился.

– Опять?! – ахнула девчонка, и прикрыла рот ладошкой.

– Что значит, опять? – спросил Протасов.

– Чует собака, чье мясо съела, – шептал в ухо Вовчик. Валерий предположил, что собака чует, где оно зарыто, но спорить не стал.

– Вы его видели?! – спросила девчонка. Похоже, для нее это почему-то представлялось особенно важным.

– Кого его? Дружка твоего? – вставил Волына, в духе Глеба Жиглова из «Эры милосердия»: Спрос в нашем деле – дорогого стоит, Шарапов.

– Какого дружка? О чем вы, дядя Володя?

– Тамбовский волк тебе дядя, соплячка.

– Не видели, – вздохнул Протасов, делая знак Вовчику замолчать.

– Увидим, мало ему не покажется. – Заверил Волына.

Это было все, что земам удалось накопать к приходу Ирины. Хозяйка заявилась около шести, вымотанная, и злая как ласка. Протасов встретил ее в дверях и сразу огорошил новостью:

– Слышь, Ирка?! Нас тут грабануть, короче, хотели.

– Ограбить? – квартирная хозяйка остолбенела.

– А я как сказал? – и Протасов в третий раз поведал о ночном инциденте. Врожденная склонность к мелодраматическим эффектам заставила его даже сгустить краски, и он был несколько разочарован тем, что история не произвела впечатления. Ирина молча разгрузила сумки, непроницаемая, как египетский сфинкс.