Жар небес - Сандра Браун

Он в отчаянии забарабанил кулаками по колонне.

— Но я этого не допущу! С ее приездом у нас появились дополнительные причины для скорейшего отъезда. Если ты не почешешься, Шейла выставит тебя отовсюду, леденцовый петушок. Там, где она появляется, ты становишься ненужным. Ты теперь вроде сухостоя, и Коттон без колебания вырубит тебя, как гнилое дерево в своем лесу.

Она обдуманно била по его больному месту. Он встал и снова направился к двери. И снова Трисия остановила его, поймав за руку. Решив, что пора менять тактику, она обняла его и положила голову ему на грудь, стараясь не замечать неприятного запаха.

— Ну хватит, детка. Нашел, на кого злиться. Я же говорю для твоей пользы. Нашей с тобой пользы. Уговори Шейлу продать Бель-Тэр. Зачем нам такой огромный сарай? Не собираемся же мы наполнять каждую спальню внучатами, как того ожидает Коттон? Нашей доли от продажи имения нам хватит на прекрасный современный коттедж, какой захочешь. Или будем путешествовать. Ведь мы…

— Трисия, — устало прервал он. — Если даже Шейла согласится, хотя на это надежды нет, ты не забывай про Коттона. Он ни за что не станет продавать дом.

— Коттон может умереть.

Кен пристально поглядел в лицо жены. Оно было настолько холодным и безразличным, что он покрылся мурашками.

— Мы просто вынуждены готовиться к худшему. Это может произойти со дня на день, — сказала она, и в лице у нее появилось некоторое подобие печали. — Так будешь ты говорить с Шейлой о продаже имения?

— У меня и без того забот по горло, — промямлил он. — Но я обещаю подумать.

Освободившись от ее рук, он наконец вошел в дом. Трисия с отвращением смотрела, как он понуро поднимался по лестнице — опустив голову, сгорбившись, бессильно волоча руку по перилам, словно неживой предмет.

Трисия же чувствовала себя как чайник, готовый вот-вот вскипеть. Прислонясь к стене, она сжала кулаки и прикусила нижнюю губу, чтобы не завизжать от отчаяния. Она всегда только хочет, хочет и хочет и никогда не получает удовлетворения. А все люди, с которыми она вынуждена жить, невыносимо бесцветны, лишены всякого честолюбия. Все они застыли, словно стоячее болото. И их нисколько не волнует, что жизнь вихрем проносится мимо. Они готовы довольствоваться ничтожно малым, в то время как вокруг целый мир удовольствий. Они с радостью сгниют в этом проклятом Хевене.

Ее стремление вырваться отсюда и изменить свою жизнь было так нестерпимо, что она чувствовала это кожей.

Сердечная болезнь лишает человека достоинства. Недели, проведенные в реанимации, дали почувствовать Коттону, что значит унижение. Телесная слабость боролась с медицинской мощью с переменным успехом, заставляя его сознание колебаться между жизнью и бесчувствием.

Сколько еще дней пройдет, пока его выпустят отсюда? Когда он сможет вернуться домой в Бель-Тэр? Господи, пошли мне только милость умереть дома! Больше всего на свете он хотел теперь сидеть на веранде Бель-Тэр с тонким стаканом чистого бурбона в одной руке, а другой рукой прижимать к себе Монику.

Тихие равномерные попискивания вдруг сбились с ритма. Он еще не успел почувствовать стеснения в груди, а тревожные пики забегали по экрану.

Он понял, что мысль о Монике лучше выбросить из головы.

Он стал думать о родных, которых оставил в Бель-Тэр. Как обычно, все мысли сконцентрировались на Шейле. Ее имя вызывало горячий поток любви и мгновенный лед неприятия. Эти два чувства были одинаково сильные, взаимоисключающие, они испепеляли душу.

Когда он, придя в сознание впервые, понял, что она вернулась, его сердце наполнилось радостью. Но инфаркт не затронул его памяти. Вспомнив, почему она убежала из дома, он вновь ощутил горечь и боль. Он не мог простить ее.

Правда, ее частые посещения поколебали его уверенность. Даже когда он не осознавал ее присутствия, она неизменно приходила каждый день. И хотя он не признавался себе в этом, но ее посещения были единственным светом в безнадежном мраке больничных дней, где не было ни рассветов, ни закатов. Время измерялось не положением солнца на небе, а сменой медсестер и уборщиц. В больнице можно провести месяцы и не знать, что за ее стенами давно уже сменилось время года.

Возможно, этого он уже не дождется. Но хотя бы увидеть еще один закат с веранды Бель-Тэр. Господи, и он помнит свой первый закат в Бель-Тэр так ясно, словно это было вчера.

Он работал тогда лесорубом у старика Лорента, самого скупого сукина сына на свете. Мэйси Лорент прикатила однажды на вырубку в сияющем алом автомобиле с откидным верхом — поистине запретный плод. С белокурыми волосами, в бананово-желтом платье, она казалась ему созревшим плодом, готовым упасть с ветки. Однако сад, в котором росло это чудо, был огражден колючей проволокой.

Коттон до сих пор уверен, что сама судьба проколола шину алого автомобиля через несколько дней после этого. Он шел на работу из пансиона, в котором жил и который принадлежал компании «Лорент Логинг». Он заметил Мэйси на дороге у автомобиля. На ней был купальный костюм. Ее ноги могли с успехом соперничать с ногами Бетти Грэбл, чьим страстным поклонником он в то время был. Он предложил ей заменить колесо, хотя знал, что сильно пострадает в зарплате за опоздание на работу. Игра стоила свеч. Он чувствовал, что делает крупный взнос в основу своего будущего преуспевания.

И действительно, его вложение окупилось с лихвой. Мэйси не смогла остаться равнодушной к его крупному загорелому телу и светлым, почти белым волосам. Она предложила за работу доллар, но он отказался. Тогда она пригласила его в гости на персиковое мороженое в тот же вечер. Это предложение он принял.

— В любое время после ужина! — крикнула она на прощание и, махнув рукой, умчалась.

Ужин в пансионе был в шесть часов. Он не предполагал, что в богатых домах не принято ужинать раньше половины восьмого, поэтому явился слишком рано. Толстая негритянка неопределенного возраста сурово отправила его ждать мисс Мэйси на веранду. Она поставила перед ним стакан лимонада, дабы он утолил жажду, накопившуюся во время долгого пути из города пешком, да еще по пыльной дороге.

Потягивая прохладный лимонад из высокого стакана, он наблюдал свой первый закат в Бель-Тэр. Краски поразили его. Ему было жаль, что с ним нет Моники. Но она осталась в Новом Орлеане, ждать, когда он заберет ее.

Потом на веранду вышла Мэйси и произнесла его имя тягучим, как мед, и нежным, как пух, голосом. Он тут же позабыл о Монике Будро. Моника, живая и страстная, была алой розой. Мэйси же, невесомая и покорная, была белой орхидеей.

Даже кожа ее казалась прозрачной. При одном взгляде на нее его охватывало желание защищать и владеть. Она была такой хрупкой, такой нереальной, казалось, она проходит сквозь воздух, словно видение, не задевая его. Она подошла к плетеному стулу со спинкой в виде раскрытого веера и жестом пригласила сесть рядом с ней.