Нет жалости во мне - Владимир Колычев

– Думаешь, если я здесь, то ничего не знаю, что там, в Петрополе делается? У меня жена в бизнесе, она тоже Касатона боится. А почему? Потому что он может этот бизнес отобрать...

– Он может, – снова стал успокаиваться парень. – Он все может... У него везде щупальца. Если вдруг что не так, жди беды... Ко мне беда пришла, но я себя отстоял...

– Так ты что, самого Касатона замочить хотел?

– Нет, кента его... И не покушался я на Полторанина. В смысле, не заказывал. Само собой получилось. Разговор на повышенных тонах, слово за слово, а у меня пистолет под рукой. В общем, было дело... Еще тот козел! Такой же весь гладкий, как и Касатон, зализанный, слова по фене не скажет. В театр, ля, ходит, – Тимоха зло сплюнул себе под ноги.

– В театр?

– Ну да, у нас в Петрополе театр есть. А ты не знал?

– Да что-то слышал, – пожал плечами Алик.

– В нашу молодость о нем никто и не знал, – с обличительной ухмылкой глянул на него Тимоха. – В наше время Мельпомена отдыхала. А сейчас она в Петрополе на взлете. Касатон наш городской театр конкретно поднял. Можно сказать, из руин, а если точней, то из долгостроя. Еще при совке строить начали, да похерили все, а Касатон и деньги нашел, и все такое...

– Типа меценат?

– Ну, типа того. У него там своя Мельпомена, он ее откуда-то из Москвы выписал. Она у него там в театре прима, все вокруг нее вертится. Не станет ее, не будет и театра... Но дело не в том.

– А в чем?

– Да в том, что Касатон – сволочь редкостная.

– А ты его кента хотел грохнуть.

– Жаль, что не добил... Об этом только и жалею.

– Касатон тоже жалеет.

Быстрым взглядом Алик окинул пространство вокруг. Никого. Слышно, как гремит столярка, а так тихо все.

– О чем он жалеет? – насторожился Тимоха.

– О том, что ты кента его хотел убить.

Не должен был Алик говорить это: нельзя было тревожить приговоренного. Но ему исподволь хотелось дать Тимохе хотя бы мизерный шанс на спасение, пусть и во вред себе.

– Он тебя заказал, парень.

– Откуда ты знаешь?

Тимоха должен был догадаться и как минимум дать стрекача. Но до него не дошло, что именно Алик и должен был исполнить заказ, о котором сам же и говорил.

– Да знаю...

Тимоха ничего не понял, за это и поплатился. Алик ударил его фалангами согнутых пальцев в кадык. Такой удар мог закончиться мгновенной смертью, но жертва лишь оказалась в нокауте. Тимоха свалился с ящика, захрипел, схватившись за горло. Алик вытащил из-под ящика заранее приготовленную веревку с петлей, которую он набросил ему на шею.

Другой конец веревки перебросил через балку над головой, подпрыгнул, ухватился за него, потянул на себя, оторвал от земли тело...

Повешенный человек погибает оттого, что у него ломаются шейные позвонки, но Тимоха умирал от удушья. Алик поднял его тело так, чтобы ноги находились на уровне верхнего среза ящика, поставленного торцом. Все должно было выглядеть, как самоубийство – отчаялся человек, перебросил через балку веревку, закрепив ее одним концом за железную скобу в заборе, а другой – превратил в петлю, в которую и влез. Встал на шаткий ящик, толкнул его ногой, и все, привет Дездемоне.

Тимоха дернул ногой еще раз и навеки затих. Алик еще раз осмотрелся и отправился обратно в столярный цех.

А вечером его вызвали в оперчасть. Кум допрашивал его без особого пристрастия, а у Алика был на все ответ. Сидели с Тимохой, курили, тот рассказывал Алику, что жить больше не хочет. Ну, Алик, конечно же, не мог подумать, что у него на уме. Потому и ушел с легким сердцем, оставив парня одного. А он, оказывается, суицид удумал... Конечно же, Алик не был ни в чем виноват.

Если бы на месте преступления работали криминалисты, а труп обследовали опытные судмедэксперты, показания Алика разбились бы в пух и прах. Но в зоне проще всего было списать смерть зэка на самоубийство. Зачем тому же куму портить показатели по насильственной смерти? Ведь он сам же получит по шапке за недосмотр по этой теме.

Так думал Алик, и он оказался прав. Уголовное дело по факту гибели гражданина Рыбина возбуждать не стали, а его самого похоронили на тюремном кладбище на следующий же день после смерти.

Алик с удовольствием смотрел на свое отражение в зеркале. Модные дорогие джинсы с вываренными дорожками по парадному фасаду штанин, куртка из одного с ними комплекта, белоснежная футболка с каким-то китайским орнаментом, фирменные кроссовки – настолько легкие, что бегом домой хочется. Сержант-контролер с завистью смотрел на него. Ему такая лафа не светит. Да и не заслужил он того, чтобы щеголять в конкретном прикиде. Всего второй, ну, максимум третий год служит в зоне, Алик же десятку отмотал. Он чисто ветеран, ему все можно.

С прошлой встречи, как раз для такого вот случая, Катька оставила ему и сотовый телефон. Все это добро поместили на склад, но Алик почему-то не сомневался, что денег на мобильнике нет. Если не стащили сотовый, то как минимум разбазарили счет. Сначала он узнал, какая сумма осталась на карточке. Четыреста с чем-то рублей. Затем вывел на дисплей последнюю эсэмэску – это был вчерашний отчет о платеже на сумму пятьсот рублей. Все это значило, что до вчерашнего дня счет был пустой, но заботливая Катька уже пополнила его, потому что знала – сегодня он выходит на свободу. Из всего этого можно было сделать как минимум два вывода. Первое, что Алик не ошибся в своем пророчестве. Действительно, мусора облегчили телефонный счет. Это его слегка порадовало. А второй вывод заставил его недовольно поморщиться. Катька, как всегда, предусмотрительна и последовательна в своих о нем заботах. В заботах, которые еще совсем недавно воспринимались им как глоток свежего воздуха, а сейчас – как удавка на шею.

В джинсовом костюме, сбрызнутый дорогим одеколоном, с кожаной сумкой на длинном ремне, Алик вышел за ворота контрольно-пропускного пункта.

Что здесь, что в зоне – одна и та же широта-долгота. Та же придорожная трава, те же тополя, тот же пух. Но почему-то за воротами дышится легче, и солнце ярче, и небо голубее. Там, впереди, распахивала перед ним свои объятия свобода, а за спиной оставался тяжкий груз весом в десять потерянных лет.

Метрах в пятнадцати от контрольно-пропускного пункта стояла новенькая белая иномарка. Алик присмотрелся. Судя по логотипу на капоте, «Тойота». Катька в прошлый раз приезжала на «Мерседесе». Может, какой-то разлад в ее делах наступил, потому и сменила она лучшее на менее хорошее.

Он подходил к машине, ожидая, что сейчас откроется водительская дверца и появится Катька. Она знает, что сегодня его освободят, поэтому должна уже быть здесь. Да и номера на машине петропольские. И точно, дверца открылась, но вместо жены Алик увидел чудную блондинку. Глаза маленькие, губы тонкие, носик чуточку кривоват, бюст всего лишь второго, если не первого размера, но во всем остальном – не придерешься. Роскошные волосы – чисто как в рекламе, гладкие, шелковистые. Лицо загорелое, кожа гладкая, нежная. А фигура... Одни только ножки чего стоили – длинные, в меру тонкие, самую малость согнутые в коленях, от чего походка обретала особый волнующий ритм.