Истории для девочек - Лидия Чарская

– Но почему же не двенадцать, monsieur Церни? – расхрабрившись, приставала ободренная похвалой девочка.

– А потому, г-жа Муравьева, что только Господу Богу доступны все знания на первый балл, то есть на двенадцать. Мне, вашему покорному слуге, на одиннадцать, а уж вам, госпожа Муравьева, на десять.

– Ах, душки, – возмущалась Додо вполголоса, вернувшись на свое место, – вампир-то какой грешник! Самого Бога замешал в свою поганую арифметику!

Церни ненавидели всем классом, а после несправедливо поставленной Милочке Корбиной, прилежной девочке, двойки за непонятную ей задачу его решили «травить». Только на уроках Церни около доски всегда лежал обгрызок мелка, в чернильнице постоянно плавали мухи, а перо клалось умышленно такое, что им едва можно было расписаться в классном журнале.

Тане Покровской, обожавшей Церни (у Тани Покровской всегда все как-то выходило «не слава Богу» и ее признавали неудачницей), строго запретили «выручать вампира».

– Делайте с ним что хотите, mesdam’очки, но прекращать мое обожанье теперь, когда вы его решили травить, я считаю подлостью, – кротко заявила она.

– Ну и обожай своего вампира, а мы все-таки его изведем вдребезги, – решила Запольская и тотчас же села за свое стихотворение…

Муза улыбнулась Марусе, и начало пародии на «Воздушный корабль» вышло довольно удачным.

Краснушка была не прочь продолжать в том же духе, но муза заупрямилась, и девочка ограничилась только одним четверостишием, которое бойко подмахнула под стихотворением:

Было решено положить листочек со стихом на стол около чернильницы. На этот раз, как бы золотя пилюлю, Церни положили мелок с красивой оберткой и бантом. Даже приклеили на бант картинку с изображением улетающего в небо ангела.

– Это предсмертное удовольствие, – смеялись шалуньи, – ведь умирающим всегда делают что-нибудь приятное, а вампир, наверное, прочтя стихи, лопнет от злости!

Я подошла последней к кафедре. В этот день я была дежурной по классу, и в моей обязанности лежало посмотреть, все ли необходимое приготовлено учителю. Все было на месте, не исключая и злосчастного листка со стихотворением. Едва успела я открыть чернильницу и вытащить из нее двух утопленниц-мух, как дверь широко распахнулась, и рыжий длинный сухой Церни влетел в класс.

Еле кивнув привставшим со своих мест девочкам, он взобрался на кафедру и готовился уже приступить к вызову учениц, как вдруг взор его упал на злополучный листок. Осторожно, худыми, кривыми пальцами, словно это была редкостная драгоценность, Церни взял его и, приблизив к самому носу, начал читать вслух!..

По мере чтения лицо его из землисто-серого становилось багрово-красным.

удивительно отчетливо и чисто произнес он заключительные строки и отложил листок.

Гробовая тишина наступила в комнате. Церни откинулся на спинку стула и злобно-торжествующими глазами обвел класс… Протянулась минута, показавшаяся нам вечностью. Молчал класс, молчал Церни. Злополучный листок снова красовался в его руках.

Спустя несколько мучительных минут он сладчайшим голосом обратился к классу:

– Не правда ли, остроумное произведение, mesdames? Горю нетерпением познакомиться с именем талантливого автора.

Но все молчали… Это была жуткая тишина, от которой становилось горько во рту и больно ныло под ложечкой.

– Ну-с, если сам автор не желает назваться и прячется за спины подруг, – неумолимо-спокойно продолжал Церни, – то, делать нечего, приступим к допросу. Кстати, входя в класс, я кое-что заметил. Надеюсь, у виновной хватит достаточно смелости не отпираться?

Что это? Злые и холодные глаза вампира уставились на меня…

«Что ему надо? – мучительно сверлило мой мозг. – Что он смотрит?»

– Не будете ли любезны назваться сами? – И снова гневные глаза остановились на мне.

Я почувствовала, как вся кровь то приливала, то отливала в моем лице, как вдруг похолодели мои дрожащие пальцы, и я уже не могла отвести взгляда от злых и пронизывающих меня насквозь глаз учителя.

И вдруг случилось то, чего никто из нас не ожидал: Таня Покровская вскочила со своей парты и, молитвенно сложив руки, прокричала на весь класс, давясь тщетно сдерживаемыми слезами:

– Monsieur Церни, миленький, ей-богу, мы не нарочно…

Учитель нахмурился. Я видела, как побелел кончик его длинного носа, а глаза стали еще злее.

– Госпожа Покровская, успокойтесь, – холодно-сдержанно произнес он и пристально посмотрел на сконфуженную девочку, – нарочно или нечаянно сделано это, мне все равно.

Я желаю знать, кто это сделал?

– Господи! Миленьким назвала – ничего не помогает, – сокрушенно произнесла бедная Таня и прибавила громким шепотом: – Аспид бесчувственный, не хочу обожать его больше… Вампир!

Нервы наши были напряжены донельзя. Многие девочки искренно раскаивались теперь в своем поступке.

А Церни все еще смотрел на меня, чуть не доводя меня до слез этим пристальным взглядом.

– Итак, виновная упорно не желает сознаться? – еще раз услышали мы его неприятный звенящий голос.

Новое гробовое молчание воцарилось в классе.

– Я жду.

После новой паузы он неожиданно вытянулся на кафедре во весь свой громадный рост и, подойдя к моей парте, произнес невыносимо противным голосом:

– Княжна Джаваха, это сделали вы!

Я вздрогнула и подняла на него вопрошающий взгляд.

– Это сделали вы! – еще раз невозмутимо произнес Церни. – Я видел, как вы положили листок около чернильницы, когда я входил в класс.

И, нервно вздрагивая от злости, он большими шагами вернулся на кафедру.

– Я требую, чтобы вы признались в поступке сами, – продолжал он уже оттуда, – и потому спрашиваю вас еще раз: вы ли, княжна Джаваха, положили на кафедру стихи?

Я оглянулась… Бледные встревоженные личики с молящим выражением смотрели на меня. И я поняла их, эти взволнованные, испуганные лица моих недавних врагов. Поняла и… решилась.

Поднявшись со своего места, я твердо и внятно проговорила:

– Monsieur Церни, простите. Это сделала я.

– А! – как-то жалобно вырвалось у него, точно он пожалел, что не ошибся в своем предположении; но тотчас же, как бы спохватившись, добавил: – Я очень доволен, что вы сознались. Что касается меня, то я не хочу заниматься с девочками, у которых нет сердца. Завтра же меня здесь не будет.