Гость - Александр Проханов

Трибуна была заполнена.

Каждый, на ней стоящий, имел сторонников в запрудившей площадь толпе. Тысячи глаз следили за своими вождями, были готовы им внимать. Князь Владимир осенял их крестом, побуждал присягнуть на верность Государству Российскому.

Первым выступал мэр Москвы, представляя главенствующую партию. Веронову с холма было видно его продолговатое лицо, бледное, синеватое, с лунным оттенком. Был слышен его металлический голос, пропущенный сквозь микрофон.

– Дорогие москвичи, граждане России! Братья и сестры! – мэр старался был проникновенным, внести в свою речь сердечное тепло и искренность. – Наша Родина, наша любимая Россия пережила трудные, трагические времена, когда чуть было не исчезла с карты мира. Но благодаря вашим трудам, вашим подвигам, вашему служению матушка Россия не просто уцелела, а идет ввысь, взлетает, как космическая ракета. Самое дорогое для нас – эта наша многонациональная держава, в которой драгоценны каждый народ, каждый язык, каждая культура, каждая молитва. Обнимемся друг с другом в этот праздничный день. Обратимся к соседу со словами братской любви. Да здравствует Россия! – он воздел вверх кулак, и площадь ахнула, вздохнула. По ней покатилась волна, и в той ее части, где стояли сторонники власти, заколыхались трехцветные флаги и раздались многоголосые клики: «Россия! Россия!»

Веронов вдруг ощутил толчок в сердце. Словно ожила черная, притаившаяся под сердцем почка. Стала набухать, разрастаться. Давила на сердце, отодвигала его, теснила грудь. Он с ужасом чувствовал пробуждение зверя.

Зверь, как и Веронов, слушал выступление мэра. Улавливал фальшивые, сухие, как металлическая фольга, интонации. Не к месту, неискренне произнесенное сталинское «братья и сестры». Походя упомянутая держава, кровоточащая, с обрубками территорий, чудом уцелевшая после краха Красной Империи. Зверь торопился вырваться из Веронова, пролететь к трибуне и вонзиться в худое тело мэра, чтобы тот заклокотал, захлебнулся, выпучил глаза, вывалил синий язык.

Веронов не выпускал из себя зверя. Удерживал его под сердцем. Боялся, что зверь замутит площадь, раскрутит на ней чудовищный водоворот. Он спасал площадь, спасал флаги, толпу, стены Кремля, цепочку солдат, мелькнувшую в кремлевских воротах машину. Он брал зверя на себя. Вызывал зверя на себя, как делают воины, попавшие в окружение и желающие погибнуть вместе с врагом.

Говорил лидер коммунистов. Веронов видел его большое лобастое лицо, красный бант на груди. Слушал его крепкий поставленный голос, кому-то угрожавший, кого-то убеждавший.

– Москва – столица тысячелетней Державы, в том числе столица великого Советского Союза. Все святыни Москвы – это святыни русской истории. Это и гробницы царей, и мавзолей Ленина. Это могилы Пересвета, Осляби и могила Жукова. Это храм Василия Блаженного и Университет, построенный советскими людьми. Примирение, которое мы с вами празднуем, – это признание величия Ленина и Сталина наряду с величием Петра Первого и Ивана Грозного.

Зверь рвался из Веронова, терзал его изнутри когтями, прогрызал ему живот. Веронов был готов кричать, но не выпускал зверя. Тот хотел перелететь площадь и вселиться в говорившего коммуниста. Речь лидера была сытой, заученной, грешила забвением незаживших ран, оставшихся после распада страны. Веронов погибал, но удерживал в себе зверя. Так на войне погибающий батальон сковывает основные силы врага, мешая его продвижению. Он спасал Кремль, мавзолей, храм Василия Блаженного, спасал все бесконечное русское время, на которое посягал зверь.

Площадь колыхала красные стяги, скандировала: «Советский Союз! Советский Союз!»

Говорил лидер либеральной оппозиции. Он был молодой, яростный, на лбу чернела челка, маленький круглый рот, казалось, не закрывался. Он нервничал, торопился, словно боялся, что его сгонят с трибуны.

– Москва – европейский город. И мы должны соответствовать нашей европейской идентичности. В Москве должны неукоснительно соблюдаться права человека. В Москве должны развиваться демократические институты. В Москве должны существовать честно избранный парламент и находиться Президент, соблюдающий принцип сменяемости власти. И, конечно, в Москве, как и во всей России, должны соблюдаться права меньшинств, в том числе и сексуальных.

Одна часть площади негодующе загудела, зато другая восторженно гремела. Звучали саксофоны, развевались радужные флаги.

Веронов обхватил живот руками, не выпускал зверя, который бился в нем, как в мешке. Веронов от боли кусал губы до крови. Искал в толпе икону Смоленской Богородицы. Не находил. Повсюду колыхались ядовитые радужные стяги. О чем-то вещал либерал с черной челкой.

Веронов погибал, приносил себя в жертву ради любимого города, родных людей, божественных храмов. Так погибали герои, поднимаясь с гранатой навстречу танку, ложились под гусеницы, не пропуская врага. «Врешь! Не пущу! “Москва за нами! Умремте ж под Москвой!”» – хрипел он, с трудом удерживаясь на скользкой траве холма.

Выступал лидер националистов, тот, что привел колонну. Веронов видел его офицерские усики, золотого орла на груди. Черно-оранжевые имперские флаги заволновались, хоругви колыхнулись, Богородица обратила к трибуне свой лик.

– Мы, русские националисты, главная опора Державы. Мы дружно жили и будем жить со всеми народами России. Мы за согласие и за примирение всех политических сил России. Только так устоит государство, – голос лидера, спокойный, бархатный, почти не искажался мембраной.

Веронов услышал, как треснула грудь, лопнули ребра, растворилось нутро. И в кровавую щель, где билось липкое сердце, что-то прянуло, размытое, жуткое, неочерченное. Выплеснуло за собой обрывки внутренностей. Бурлящей струей понеслось над толпой к трибуне. Ударило в говорившего оратора, погрузилось в него. Тот обомлел, умолк.

Веронов видел, как выпучились его глаза, съехал на сторону нос, рот под усами стал черной дырой, в которую вошла излетевшая из Веронова тьма.

– Да, я утверждаю, что мы, русские националисты, являемся ведущей и единственной силой Государства Российского! – голос, секунду назад звучавший мелодично и бархатно, теперь ревел, в нем звучал надрывный хрип. – Мы требуем для русских всей полноты власти! Требуем покончить с русофобской политикой, начатой Лениным! Требуем вышвырнуть Ленина, эту гнилую куклу, из мавзолея и кинуть его тухлую кожу в овраг, на съеденье воронам и крысам! Требуем спилить с кремлевских башен масонские звезды, под которыми чахнет и погибает Россия! Мы добьемся этого, если не добром, так силой!

Он, повернувшись к стоящему рядом с ним коммунисту, с силой ударил его. Тот пошатнулся и ударил обидчика в ответ.

Трибуна заметалась. На ней возникла потасовка. Иерарх в клобуке, мулла в чалме, раввин в кипе, бонза в буддийском колпаке стали покидать трибуну. Драка на трибуне, как огонь, перелетала в толпу и подожгла площадь.

Сначала загорелась кромка у трибуны. Огонь драки стал растекаться, проникал в невидимые щели, разделявшие коммунистов и националистов, либералов и ревнителей власти. Все начинало клубиться, кипеть. В ход шли кулаки, древки флагов. Истошно били барабаны, ревели саксофоны, хрипели и выли голоса. Вся площадь превратилась в побоище. Взлетали руки, били ноги, катались ревущие клубки. Всплывали и тонули в гуще портрет Ленина и икона Богородицы. Крест в руках князя Владимира не останавливал побоище, а, казалось, благословлял его.