Профессия: иностранец - Валерий Аграновский

В центре стола перед нами посадили нашего героя, о котором нам предстояло потом писать, а пока что — беседовать. Абсолютная тишина. Слышу астматический выдох и вдох одного из сопровождающих героя; смысла присутствия этих людей мы сначала не знали, но скоро сообразили, как только они открыли рты. Теперь умолкаю: всю процедуру трех бесед и их содержание читатель может узнать, прочитав повесть. Единственное, чего в ней нет, так это упоминания о кратких записях, которые разрешили делать мне (почему именно мне, не знаю), но при уходе мои пометочки быстро просмотрел «ведущий» и забрал себе. И еще: Володя Губарев чувствовал себя ни хуже и не лучше нас. Зато Ярослав, к счастью, быстрее нас осмелевший, уже острил, балаганил, вообще воистину хозяйничал на встрече. Классическая формула и здесь пригодилась: «врачу исцелися сам» (Евангелие от Луки).

Теперь скажу о том, чего нет в повести, и о чем не знает никто из Багряков, иначе говоря, включаю обещанный читателю в заголовке «детектор правды». Сначала процитирую повесть (вы уж простите меня великодушно за самоцитату, я забочусь только о повествовании, которое может оказаться пресным): «Так или иначе у меня было с Кононом Трофимовичем ровно одиннадцать встреч», — такие слова вы найдете в повести «Профессия: иностранец».

Однако, визитов пятерки Багряка на Лубянку, где соавторы впервые познакомились с будущим своим героем Кононом Молодым, было только три. Роман с Комитетом внезапно оборвался.

И на том заботы Багряка о будущей повести кончились. Увы.

Заказчик материала дал неожиданный для нас отбой (по решению, кажется, тогдашнего председателя Семичастного). Рассказ о разведчике отменялся. С нами вежливо распрощались. И попросили о визитах позабыть, как будто их вообще не было. Листочки, написанные мною по ходу встреч, аккуратно изъяли. Откуда взялись недостающие восемь встреч, без которых материала для написания повести было явно мало? Что помогло через много лет появлению документальной (не выдуманной!) повести о человеке, чья профессия — иностранец?

Теперь слушайте дальше.

Конечно, после каждого визита, вернувшись домой, я хватал белоснежную бумагу и записывал то, что все мы слышали: наши вопросы, и ответы героя, и комментарии сопроводителей нашего героя, и даже краткие пояснения и реплики ведущего (которого я потом так и назвал в повести: «ведущий»). Памятью я не был обижен, она была у меня цепкая, но два десятка рукописных страничек для повести до обидного мало. Да и что толку от желания журналиста что-либо писать, если сама тема — закрыта! Заказ из-за чего-то кокнулся, сломался. А Конон Трофимович представился мне (и всем нам) чрезвычайно интересным человеком: остро мыслящим, привлекательным, не стандартным, умным (нет, не зря позже именно он и некоторые его реальные ситуации стали материалом для художественного фильма «Мертвый сезон»; более того, Молодый был и консультантом фильма, и прототипом главного героя, но в титрах не упомянутым, его назвали чужим именем; официально представлял картину прямо в кадре Рудольф Иванович Абель. Все это было цепочкой, связаной с отказом в написании повести, посвященной Молодому. Мы все поняли. Увы: рты наши были заперты, да и все равно материала, повторяю, не хватало. Будучи зачата, повесть погибла в утробе. На замысле можно было ставить жирную точку. Если б не случай, самим Кононом Молодым придуманный и осуществленный.

Отсюда начинается настоящая история сбора материала о легендарной личности.

* * *

Через полтора года мне вдруг позвонил домой старый и добрый знакомый и замечательный режиссер-сценарист Леонид Данилович: Валерий, нет ли у вас случайно пары часов для приватной и приятной встречи с моим другом? Двух братьев Леонида и Евгения Аграновичей, которых в моей семье звали «почти однофамильцами» я знал и чтил; кстати, Евгений написал слова к песне из фильма «Истребители», в которой поется, что «любимый город может спать спокойно и зеленеть…» Да, есть у меня «пара часов». Тогда ко мне!

Кого же я увидел в гостях у Леонида Даниловича? Господи: Конон Трофимович! Повод оказался достойным: Молодый, тряхнув стариной, написал пьесу и решил прочитать Аграновичу, а уж о приглашении меня в качестве эксперта по юридической части они между собой договорились. Пьеса посвящалась суду над шпионом Лонгсдейлом, то есть над Молодым в Лондоне и называлась: «Процесс». С Кононом Трофимовичем, поздоровавшись, сделали вид, что никогда прежде не видались. Детектив-с!

Расселись в кресла. Конон начал читать пьесу ровным и отстраненным голосом, лишенным эмоций, как обычно читают авторы, словно текст сочинен каким-то незнакомым человеком, рассказывающим о том, как его ставили к стенке и взводили курки для расстрела. Впечатление оглушающее. Впрочем, оставляю рассказ о чтении пьесы, как и о ее судьбе: эта история из другой оперы. Мы расстались с Молодым вполне профессионально и конспиративно, пожав руки. Я не уверен, правда, что Конон заранее не предупредил хозяина о нашем знакомстве, но и Агранович не выдал себя: все сыграли свои роли словно по задуманному сценарию.

Главное другое: мы с Молодым сразу определили взаимную симпатию; моя к нему объяснялась журналистской профессией, а его ко мне так и осталась тайной по сей день. Читатель сам сочинит причину взаимопонимания. Перед расставанием я продиктовал Молодому (по его просьбе) свой домашний телефон (а мой вам не нужен, надеюсь, по понятной причине, я сам «выйду на связь»). Так я впервые в жизни услышал профессиональную терминологию, которая сегодня даже рядовому читателю не в загадку: все мы стали учеными. Привыкли. Вошло в обиход. А тогда шел семьдесят третий. Кто мог подумать, что Конону Молодому остался год жизни?

Первый звонок последовал мне домой и явно из уличного автомата. Голос был неузнаваемый, но я все понял. Мне было предложено «прибыть в одиннадцать тридцать пять» в Нескучный сад, «к вам подойдут». Ну что ж, я поехал, в парке ко мне действительно подошел человек в черных очках, в фетровом головном уборе, который не был ни беретом, ни кепкой, ни спортивной шапкой, а именно «убором», надвинутом на глаза (специально для того, чтобы случайные прохожие смотрели только на голову, а не на физиономию моего собеседника). Если бы Молодый при этом был серьезным или нейтральным, я решил бы, что он «тронулся», однако Конон Трофимович откровенно смеялся, даже не обращая внимания на мое недоуменное лицо. И вдруг сказал мне: нет, я человек в своем уме, просто решил немного вас развлечь да и себя тоже. Поднятый воротник его габардинового осеннего пальто (ниже колен) довершал портрет «героя». То, что это был Молодый, я не сомневался ни на секунду, но все же не понял смысла «тайной вечери», происходящей днем.

(Позволю себе лирическое отступление, которое займет не много времени. В ту пору ни я, ни мои Багряки еще не знали о существовании суперлитератора Жерара де Вилье, написавшего около ста с лишним «шпионских» книг с проходным героем-агентом князем Малько Линге, а действие происходило всюду и, конечно, в России, но не во Франции. И Молодый тоже не знал, в чем я более чем уверен. Вспоминаю сегодня это по той причине, что нахожу что-то отдаленно похожее на Багряка, тоже вынесшего своих персонажей за пределы родной России, да еще с «проходными» героями. Мода давным-давно зарождалась, как можно забывать Пуаро и Мегрэ?»)