Нет - Сергей Кузнецов

Всего этого я не сказал ей. Я сказал: «Ннннет».

Джет, раздолбанный и потертый, как все такси-джеты в этих местах, приземлился грузно; толчком Лиса развернуло к окну — и тут же что-то хрустнуло в шее, крякнуло, на раскаленных щупальцах пробежало по затылку вверх и улеглось в темени огненным терзающим пятном. Лис потер макушку и тихо застонал, а Волчек на ватных ногах полез по трапу вниз, в лужи.

…вот вам трехзвездочный отель, как его понимают здешние люди, — думал Волчек: не работает массажер, не работает розетка для бритвы, не работает экран стационарного комма, округлого и серебристого, с гибкими линиями, напоминающего автомобили начала века и, видимо, такого же древнего. Тараканы такие большие, что кажутся морфированными, — один у меня на глазах сидел в умывальнике и жрал мыло. Надпись над умывальником по-русски, здесь вообще нет ни одной надписи на китайском: что-то про запихивание полотенец в канализацию. Дно джакузи кажется пошкарябанным, как если бы в отсутствие посетителей в джакузи разводили крупных декоративных кукумарий, особо злобных и драчливых. Полотенца откровенно и с брезгливостью отталкивают влагу. За окнами вид на местный подкошенный кремль. Другого отеля в этом городе нет.

…номер оказался вполне приличным, Лис ожидал худшего. Пошкарябанным, да, но приличным: отопление работало, джакузи работала, комм, кроме экрана, вроде тоже работал, — не работал, правда, массажер и, кажется, розетка для бритвы, но это была все ерунда, если разобраться. Окна выходили на кремль, старый, косоватый и оттого уютный, потерявший воинственность и напоминающий тихо живущий монастырь. Было чистое белье, было полотенце, были, правда, тараканы, но в каких-то совсем уж небольших количествах. Свои детские поездки в этот район, на соревнования по тому-сему, Лис помнил очень хорошо: о, как все тогда бывало жутко. Иногда в таких трехзвездочных хоромах не было, например, горячей воды в разгар января, а простынки оказывались трогательно не — подрубленными с одного края, выдавая, таким образом, оторванность от второй своей половины. С тех пор все прелестно подрубилось, подровнялось, подтянулось, образовался диковатый европеизм, еще лет пять — и все надписи в номере будут продублированы на китайский. Лис ожидал от этой поездки брезгливого томления, тоски по нормальной жизни, горечи скитаний и отвращения от нервного бедного быта этих мест, но поразительным образом на третий день почувствовал себя ностальгирующим по этой обшарпанной России, радовался маленьким городам и реставрированным храмам, периодически пытался затащить Волчека на какую-нибудь колокольню и давеча вечером подумал даже: ай-ай, хорошо ли это для мальчика Лиса, который вот-вот свалит в благословенный Израиль от этой затхлой молочной тишины, хорошо ли в последние два месяца так вот кататься по Рассее, а ну как не отпустит? Глупость это была, и отогнал ее, как глупость, но как мысль — запомнил, записал в тетрадку: рассказать Яэль.

…все время хочется дышать пореже, хотя знаешь ведь уже точно, что нет в этом воздухе ничего вредного давным-давно, что всё десять раз захоронили-перезахоронили, а с другой стороны — все думаешь: ведь и при Путине говорили: захоронили-перезахоронили всё, ничего вредного в этом воздухе нет, ядерные отходы давно ушли в землю, и на их месте уже растут виноградные лозы, — а теперь вот мы с Лисом приехали сюда шестьдесят лет спустя, потому что такое родится порой в этом безвредном месте, что хорошо бы Барнума сюда, не нас. Гели в ужасе и все повторяет в комм: ради бога, Волчек, не пей там сырой воды, сырой воды не пей! Лис вчера говорит: зато экономически это было необходимо, на эти же деньги, полученные за захоронение и все такое, эти вот самые места отстраивались, тут была знаешь какая нищета? Не могу объяснить ему, что в этой логике не так, потому что сам себе не могу объяснить. Мне кажется, что лучше нищета, чем песьеглавцы. Впрочем, это, может, потому мне кажется, что я не песьеглавец. И не нищий.

…с утра Лис залез в джакузи, но бульки не включал — просто посидел в теплом, потаял, послушал, как возится в номере за стеной Волчек, разбирает до смешного большой для такой поездки чемодан. В Уваровске перед назначенными часами приема переоделся, натурально, в костюм с галстуком: производить впечатление. Тот день вообще, надо сказать, стал для бедняги тяжелым уроком жизни: он все хорохорился, что вот, мол, он твердо знает, что все получится, а приходили по объявлению то какие-то с заячьей губой, а то вообще один, который умеет показывать карточные фокусы — и даже успел показать полтора, прежде чем Лис с Волчеком деликатненько его выперли. Ощущение было, что Уваровск объявил им бойкот: по местному вэвэ (60 000 трансляционных точек) солидный Волчек воззвал к гражданам с «неморфированными, но нетривиальными, приятного вида лицами и телами» (субтитры на русском, перевод — Александра «Лиса» Лисицына), предлагая явиться в пятницу в 56 номер гостиницы «Юнона» для собеседования «по поводу работы в престижной международной корпорации» в качестве порноактеров. («Только легальные сеты. Это — вопрос нашей чести!» — строгий волчековский палец с тонким платиновым колечком солидно упирается в небо.) Не пришло ни одного мутанта, хотя Уваровск — третий по масштабу генетических изменений город России. Приходили какие-то морфированные девки с нарощенными присосками во рту — «для улучшения минета»; приходила какая-то пятидесятилетняя баба с огромной, натуральной, но невыносимо уродливой, бурдюками висящей грудью; один мужик принес киску с двумя головами, чудовищное создание, от вида которого Лиса едва не вырвало на ковер. Создание с трудом брело по ковру, а Лис вжимался в кресло и пытался слабо бормотать: «Спасибо, не надо, спасибо». Он даже не помнил, когда именно мужик, слава тебе господи, испарился. Волчек был совершенно подавлен результатами кастинга. Ужинали молча, а за чаем он начал говорить об отсутствии у русских минимального честолюбия, о том, что даже в Марокко, где все ленивы и нелюбопытны, к нему приходили толпы народу и рвались сниматься, что здешние люди готовы жить в говне, лишь бы не работать. Лис похлопал глазами и спросил, не мешает ли ему, Волчеку, ощущение, что они мародерствуют в доме покойного? Волчек запнулся и отстал.

…акустика роскошная — я слышу, как Лис полез в джакузи. После Уваровска, кажется, был обижен на мои вечерние разглагольствования, но виду не подавал особо, — может, понял, что я несколько, как бы это сказать, придавлен происходящим, а может, не чувствует себя вправе дуться в качестве оплачиваемого проводника. Но вот сегодня, кажется, наконец оттаял, ожил. Утром бродил гулять, принес мне смешной предмет — некрашеную птичку-свистульку, такую же, как делают у нас в Чехии. Заметив узнавание у меня во взгляде, хлопнул по спине, сказал: «Гей, славяне» — и почему-то повеселел. Я стараюсь не ныть и не показывать ему, как мне здесь в целом — ну, противно, а что такое? Серо, грязновато, тоскливо, пахнет невыносимым захолустьем, и я едва ли не впервые в жизни вижу по-настоящему пьяных, действительно сильно пьяных прямо среди бела дня. Стараюсь ему не показывать — не только потому, что он, как я уже понял, большой патриот, может, даже больший, чем он сам понимает, и при этом очень все-таки сентиментальный — при его-то профессии! — мальчик (вчера спорили, откуда слово «сталкер»; он говорит — английское, но точного значения не помнит; я же всегда думал, что русское). Не показывать — еще и потому, что он, кажется, получает какое-то странное наслаждение, ну, не наслаждение — удовольствие от моего нытья, и при всей моей к нему симпатии мне совсем не хочется доставлять ему именно это удовольствие.