Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

— А вы его волю спросили? — возмущённо выкрикнул Тихон Маркяныч. — Без невесты жените!

— Тише! Кто это такой горластый? — вышел из терпения Мелентьев. — Ты, старик?

— Я самый! Ты, сударь, на приступ не бери! Твоё дело — пихнуть абы кого, а ему расхлёбывать!

— Что-о? Назаренко, арестовать дебошира и удалить!

Двое полицейских, стоявших у церковной двери, сдёрнули с плеч винтовки.

— Не надо. Это мой отец, — остановил Степан Тихонович, поймав взгляд Мелентьева.

— Отец? Так пусть ведёт себя подобающе…

— Степан два года бригадирствовал! Мы его как облупленного знаем! — взвился голосок деда Дроздика. — Не могет он нас ослухаться… Ставь, господин, на голосовку!

Следом — дружные крики:

— Он тутошний! Доверяем Степану Тихоновичу!

— Делай, начальник, закличку!

— Пра-альна! На голосовку! А то в минутки не влезем!

— От советской власти претерпел. В лагере оттомился…

— Смалочку мудрушкой был… За Степана!

Звонкий сигнал автомобиля подрезал голоса. Мелентьев выжидательно поднял руку. Сход замер.

Колхозным старостой и атаманом Степан Тихонович был избран единогласно. Помощник бургомистра сдержанно тиснул ему ладонь и приказал завтра утром явиться в фельдкомендатуру. Посоветовал воспользоваться случаем и сейчас же, на сходе, подобрать себе двух помощников, писаря и главу церковной общины.

Спустя несколько минут ни представителей немецкой власти, ни полицаев в Ключевском не осталось.

Сход повёл Степан Тихонович…

На второй день на здании бывшего правления колхоза замаячила белая полотняная вывеска, на которой крупно и жирно было написано химическим карандашом: «Хуторская казачья управа». С утра туда явились помощники старосты Шевякин и Василий Петрович Звонарёв, представляющий хутор Аксайский, писарь Калюжный, прежде — колхозный счетовод, ктитор Скиданов и Шурка Батунов, вступивший в полицию. Настроение у Степана Тихоновича после вчерашней поездки в районную станицу Пронскую, а ныне волостной центр, было неважное. Он поведал, что в управлении Мелентьев вёл с ним разговор совершенно иным тоном, нежели на сходе. Жёстко и бесцеремонно. Как ни убеждал его Шаганов, что выполнить разнарядки, исходя из плана минувшего года, колхозу не по силам, тот не уступил.

Звонарёв, объехавший угодья, тоже привёз вести неутешительные. Поле озимой пшеницы полегло, вовсю зеленели молодые ростки падалицы. Рожь перестояла, её немало потравил скот и птицы. А на огороде разворовали капусту, не столько сняли помидоров, сколько истоптали. Шевякин, осматривавший сад и поле подсолнухов, предложил немедленно поднимать баб и подростков. Сообща составили приказ, подписанный старостой: «Всем жителям хуторов Ключевского и Аксайского в течение двух суток полностью вернуть принадлежащее колхозу, а теперь управе имущество. Каждый, уклоняющийся и пойманный с поличным, будет строго наказан. Вплоть до ареста (на этом особенно настаивал Шевякин). Распоряжение о колхозной живности, находящейся во временном пользовании, будет сделано дополнительно.

Все трудоспособные жители, за исключением тяжелобольных, обязаны выходить на работу, согласно прежнему распределению. Лодыри и бездельники будут безжалостно штрафоваться».

Назавтра к кузне были собраны казаки с косами и мелким инструментом. Когда горн набрал жару, кузнец Старюковский, длиннотелый жилистый молчун, надел фартук, левой ручищей, на которой пальцы не разгибались от многолетнего держания клещей, захватил их точно в тиски и принялся приваривать трубки к железным кольцам, крепящим косы к держакам. По их просвету хозяева тесали кленовые палки, затем на пядь одна от другой просверливали дыры и вколачивали в них клинышки. Оставалось натянуть верёвки от их концов к держаку, чтобы завершить изготовление сборников-грабков для кошения пшеницы.

К вечеру того же дня удалось отремонтировать две косилки. Староста и его помощники объехали дворы, строго наказав хуторянам с рассветом выходить на ниву.

Утро выдалось хмуроватым и ветреным. На самой горбине встал ряд косцов, а на противоположном краю, где было ровней, конными парами (к Аксайскому неведомо откуда прибился табунок) завезли косилки. Степан Тихонович рассредоточил вязальщиц по загонкам, на голос друг от друга. И сел скидальщиком на лобогрейку, на которой кучеровал дед Корней. Церковный староста Скиданов прочёл молитву. С последними словами кучер дёрнул вожжи, сипловато крикнул:

— Ну, помоги, божечка!

Косилка двинулась по краю поля навстречу потемневшей, прилёгшей стенке пшеницы. Состриженные стебли подломились под стрекочущими зубцами, опрокинулись на решётку накопителя. Выждав, Степан Тихонович вилами ловко столкнул пшеничный ворох на землю. Ровнёхонько потянулся валок. Стоящая первой Полина Васильевна собрала оберемок — колос к колосу — и, придавив коленом, из двух пучков стеблей скрутила перевясло. Первый сноп был готов…

18

За неделю поздней и трудной уборки Степан Тихонович похудел и ссутулился. Резче легли складки вдоль щёк, похолодели глаза, и появилась привычка обрывать свою речь и смотреть исподлобья, как бы взглядом довершая то, о чём хотел сказать. Столь же легко, как выбирали старосту, иные хуторяне откачнулись от него, при встречах бросали угрюмые взгляды. Не повиноваться открыто не решались, от работ отлынивали хитростью да уловками.

Хлебные клины были скошены; по ночам, чтобы не осыпалось зерно, арбами перевозили снопы на хуторской ток. Молотьбу начали каменными катками на конной тяге. А паровичку, как ни усердствовал кузнец и другие умельцы, запустить не удавалось. Не было пустяшной детали — манометра. И сколько ни мыкались порученцы по окрестным хуторам, раздобыть его не смогли.

Со своей нуждой Степан Тихонович подался в волостное земуправление, где вместо прежней чиновничьей орды работали лишь агроном, ветфельдшер и писарь. Старосту надоумили обратиться в МТС, но и там манометра не нашлось. Оставалась последняя надежда: попытать удачи в Ворошиловске. Мелентьев поддержал это намерение и снабдил старосту путевым пропуском, заверенным печатью фельдкомендатуры.

Разлад в шагановской семье с избранием Степана Тихоновича старостой углубился. Днями Полина Васильевна пропадала с бабами на подсолнуховом поле, била семечки, а Лидия работала в саду. По вечерам, когда собирались дома, усталость мешала общению, побуждала к пустячным ссорам. И отец, и жена неодобрительно отнеслись к новым обязанностям Степана Тихоновича, за колхозными хлопотами позабывшего дом. И к месту и не к месту старик ворчал:

— Пропасть ты собе, Стёпка, нашёл. Рази ж поднять такую махину?

— Вместе поднимем.

— С каким войском, господин атаман? Деды да бабы. Казаков раз, два и обчёлся… У людей на уме такое: советская власть жилы тянула, а немчуги доразу и кровя выцедят…

— Сначала волка надо убить. А потом уж делить шкуру. Глядишь, и достанется каждому на рукавицы… Без колхоза мы ноги протянем. Что наработаем, тем и кормиться.

— Было б сказано… Немцы загребут всё, и спрашивать не станут!

— Но и нам же хоть что-то останется! — раздражался староста.