«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России - Сергей Владимирович Татаринов

так и не состоялись. Но для Ллойд-Джорджа, возглавлявшего либералов, укрепление влияния лейбористов в противовес консерваторам и даже части его соперников в собственной партии в тот момент имело очень большое значение. Именно 25 мая 1915 г. в связи с назначением на пост министра вооружений началось для Ллойд-Джорджа безудержное восхождение к вершине власти. В тот момент было невероятно важно преодолеть скандал, вызванный в Англии «снарядным голодом», и достичь соглашения со всеми сторонами, включая профсоюзы, о запрете забастовок и иных протестных акций в качестве способа разрешения трудовых конфликтов. И Ллойд-Джордж весьма нуждался в помощи лидеров лейбористов в этом вопросе.

Мне пока точно не известно, сколько казенных денег таким образом перекочевало в карманы лорда Ридделла, но в том, что подобное происходило, сомнений нет. Так же несомненно и то, что часть этих средств в конечном итоге оказалась в личном фонде Ллойд-Джорджа. Ридделл всегда добросовестно делился со своим покровителем, более того, щедро финансировал его утехи и за счет собственных средств, будь то строительство загородного дома для интимных развлечений Ллойд-Джорджа в принадлежащем ему гольф-клубе или передача крупных сумм его многолетней любовнице и доверенному лицу Фрэнсис Стивенсон[398]. Даже уйдя из жизни, Ридделл облагодетельствовал Ллойд-Джорджа, оставив ему в завещании крупную по тем временам сумму в 1000 ф. ст. Правда, столько же досталось и Фрэнсис Стивенсон.

Для данного случая, как ни для какого другого, подходит определение: не предал, а предвидел, кто выйдет победителем. Петр Львович не собирался разделить участь Родины и рисковать собственной жизнью, тем более что объемы выведенного им из страны богатства позволяли ему рассчитывать на благодарность со стороны новых хозяев. Ведь те соглашения, которые разрабатывались под руководством Барка и им подписывались, совершенно не защищали интересы России. Вполне допускаю, что первоначально это могли быть промахи с его стороны, но в дальнейшем, по мере накопления опыта работы, подобные просчеты явно носили не случайный характер.

Полагаю, окончательно условия работы на британцев и пути вывода агента за границу были отработаны с Барком во время его выезда на отдых и лечение в Финляндию незадолго до падения царского режима. Уже тогда англичане дали Барку коридор выхода в безопасную Швецию, где действовала крупная британская резидентура, обеспечивающая переправку в Россию английских военных и разведчиков. Нельзя исключать, что оперативная связь в России поддерживалась с Барком через формально главу британской военной миссии связи при русской ставке, а на самом деле резидента разведки генерала Хэнбери-Уильямса[399], который, как и министр финансов, подтверждает в своих мемуарах наличие между ними хорошего знакомства. Хэнбери-Уильямс не скрывает, что Барк как человек ему «весьма симпатичен». Но дальше следует фраза, которая в устах профессионального разведчика приобретает, я бы сказал, двойной, почти зловещий смысл: «Ясно мыслит… очень открытый и доброжелательный в делах с нами». А затем просто убийственное для репутации Барка замечание: «Хотя нет сомнений, что он хорошо отстаивает интересы своей страны»[400]. Когда так пишет британский генерал, пометив запись 28 октября 1916 г., вроде бы в личном дневнике, но опубликованном уже в 1922 г., то совершенно очевидно — он прикрывает агента короны, у которого еще есть потенциал для дальнейшего использования. Он, безусловно, не может не знать, что к тому времени Барк процветает в Лондоне. И на жутком фоне нищенского положения основной массы русских эмигрантов, среди которых немало первоклассных военных, образованнейших представителей интеллигенции, этому личному «успеху» Петра Львовича нужно найти оправдание. Вполне возможно, именно по настоянию генерала Хэнбери-Уильямса Барк после недолгого задержания Временным правительством не выехал из России, а переместился в Крым, в Керчь. Ведь как раз на Юге России столкнулись тогда интересы Франции и Англии. По-видимому, британские кураторы полагали, что его возможности еще не до конца исчерпаны в условиях политической нестабильности в стране. Ну, а из Крыма его всегда можно будет безопасно эвакуировать. Что в итоге и произошло, хотя внешне это бегство в октябре 1920 г. выглядело как командировка в Париж по поручению генерала Врангеля.

Думаю, окончательным сигналом к бегству для Барка послужил разговор с Николаем II, когда тот попросил у него 200 тыс. руб. наличными для собственных нужд, не объясняя причин. Неспроста Барк включил этот эпизод в свои воспоминания. Он понял: если уж император заговорил о деньгах, то дело совсем плохо. Кстати, эти средства могли бы очень подсобить царской семье в период пребывания в Тобольске, где ее члены испытывали большие трудности из-за скудности наличных средств.

Как пишет в своей книге «Последние дни Романовых» («The Last Days of the Romanovs») находившийся в то время в Сибири корреспондент «Таймс» Вилтон[401], уже в ноябре 1917 г. царская семья в Тобольске испытывала большие материальные трудности, поскольку во время нахождения во главе правительства Керенского, «несмотря на все обещания, деньги так и не поступили» вплоть до революционного октябрьского переворота. Вскоре «средства на ведение домашнего хозяйства иссякли». Сохранившим верность бывшему императору слугам приходилось «занимать у сердобольных горожан». А с приходом к власти большевиков им вообще заявили, что денег на содержание сидельцев нет и они могут рассчитывать только на солдатский паек[402]. Что ж, каков был тогда солдатский паек, представить себе несложно. Хотя, по состоянию на май 1917 г., члены царской семьи располагали собственным капиталом более чем на 12,1 млн руб.[403], но, понятное дело, пользоваться этими средствами стало им крайне затруднительно.

А на какой «паек», в отличие от царской семьи, мог рассчитывать Барк? И здесь я хотел бы обраться к воспоминаниям одного из эмигрантов, бывшего министра земледелия А. Н. Наумова[404], близко знавшего Барка: «В памяти всплывают две наиболее характерные встречи мои с Барком, происшедшие после революционных событий 1917 года, — первая произошла во второй половине 1918 года в Крыму, в Ялте, когда мы с ним дружески беседовали за завтраком в гостинице „Россия“. Несмотря на весь кошмар пережитого, Петр Львович казался по-прежнему ровно-спокойным человеком, не терявшим, видимо, надежды на лучшее будущее и на собственные силы. Меж тем положение его было тогда не из легких — Барк лишился всего и сильно бедствовал. Когда у нас зашла речь, какого к завтраку спросить вина, Петр Львович, приветливо улыбнувшись, промолвил: „Для меня никакого! Бывший министр финансов должен сознаться, что у него нет лишних денег даже на бутылку вина!“»[405]

Итак, по мнению А. Н. Наумова, Барк бедствует. Но бедствует явно картинно. И в то же время кажется «по-прежнему ровно-спокойным человеком, не терявшим, видимо, надежды на лучшее будущее и на собственные силы». Автор воспоминаний очень точно подметил состояние последнего императорского