Белый Паяц - Виктория Угрюмова

Лорна не была знакома с почтенным Флегием, стареньким воспитателем его величества – точнее, тогда еще высочества – Могадора эт Альгарроды. Вот он утверждал, что синонимов не существует в природе. Что язык – сложный и очень точный инструмент и потому ни за что не потерпит излишеств. Если в языке существует несколько слов, обозначающих одно и то же явление, значит, они обозначают вовсе не одно и то же. Бедняжка Флегий, такой нелепый и смешной в своей маленькой шелковой шапочке с кисточкой, которая елозила по его блестящей лысине, постоянно сползая на затылок и придавая учителю вид залихватского пьяницы, пропустившего у барной стойки бутылочку вина; с костяной палочкой, которой он все время тыкал в манускрипт; с трогательным увеличительным стеклом на шнурке, без которого он был не зорче крота, – он так и не нашел понимания у своих венценосных учеников. Тем было не до синонимов. Но хозяйка «Выпивохи» слушала бы его, как пророка, ибо его слова обращались к ее душе.

«Возвратился» и «вернулся» – совсем не одно и то же. Это она поняла сразу.

Когда Картахаль переступил порог «Выпивохи», Лорна вскрикнула от радости, но он окинул ее неузнающим взглядом и тяжело поволок раненую ногу к самой дальней лавке в самом темном углу. За его спиной уютно примостился меч. Тускло поблескивал бронзовый наплечник гармоста. Правая рука покоилась на перевязи – простой черной тряпке, и багровая кисть с синими прожилками бессильно свешивалась вниз. В левой руке он нес странный предмет: медный ящик, украшенный изящной чеканкой, но без единой щели. Кажется, его наглухо запаяли, и Лорна недоумевала, что можно положить куда-то, чтобы после никогда не доставать.

Она подошла к посетителю, выжидательно улыбаясь, но ответной улыбки так и не дождалась. Картахаль смотрел мимо нее. Смотрел так же холодно, страшно и жестко, как если бы на него и сейчас мчались бешеные колесницы Акраганта и смертоносные лезвия кос сверкали на их колесах.

Мудрый Папа Дью принес ему кувшин вина и шепнул дочери:

– Ты лучше иди отсюда, дочка. Не трави себя, он все равно теперь не здесь. Не стой у него над душой.

Но кто знает, где пребывала израненная душа Картахаля?

Он спросил и второй стакан, а затем стал пить вино и разговаривать с ящиком. Когда же к нему пытались подсесть вауги, узнавшие героя Торогайского сражения и желающие выпить за его здоровье и полученное звание, он отказал им так резко, что они смутились. Лорна даже разозлилась на него, а после испугалась – может, он обезумел? Но это не было безумием, объяснили ей после знающие люди. Картахаль по-прежнему оставался в здравом уме и твердой памяти и в чем-то казался даже нормальнее других. Просто он так никогда и не вернулся с Торогайской равнины…

* * *

…Где только что прошел дождь, и над его головой висело совершенно больное небо с узким и длинным порезом, из которого лилось расплавленное золото у самой линии горизонта, с нищенскими обносками свинцовых драных туч, с багровыми язвами в дырах их лохмотьев и невообразимо чистыми голубыми провалами.

Где всюду валялись тела и части тел, перемешанные с липкой красноватой грязью. Усталые кони со взмыленными, истерзанными в кровь боками толкали своих всадников и тихо ржали, прося подняться на ноги, сесть в седло или просто – отозваться. А те не отзывались.

Возле поломанной повозки лежали мертвые быки, придавив непомерной тяжестью своих туш искалеченного возницу. Обнаженный по пояс человек свешивался с борта, сжимая в побелевших пальцах рукоять била.

Огромный барабан – он все никак не мог отвязаться от его монотонного рокота, гнавшего солдат в битву, – откатился в сторону и увяз на треть в страшном месиве из земли, воды и крови. Его звонкая кожа была пробита несколькими стрелами и вспорота, как живот какого-то диковинного зверя. И он казался Картахалю самой надежной опорой в мире, ускользающем из-под ног; самым верным другом, который поймет и разделит боль, горе и тяжесть потери.

Живых воинов почти не осталось. Он бы сказал, что там не осталось ни единой живой души, но ковылял куда-то, раненный, как и он, в правую ногу, взлохмаченный, нескладный юнец, не обращая внимания, что ремни его панциря с правой стороны лопнули и доспехи колотят его по больному бедру. Он раскачивался из стороны в сторону, как моряк на корабле, попавшем в бурю. И уже выбрались из-за городских стен женщины, облаченные в черные и лиловые траурные одеяния, – искать и не находить своих раненых и мертвых.

Картахаль сидел, привалившись спиной к барабану, и успокаивающе гладил Лейфорта по светлым волосам. Одна особенно непокорная прядь все время лезла другу в глаза, и он осторожно убирал ее, чтобы она не заслоняла его спокойный, лучистый, утешающий взгляд.

«Ничего страшного, – казалось, говорил этот взгляд. – Это только кажется, что все так ужасно и непоправимо, но потом ты поймешь, что мне уже не больно и не страшно. И что ты ни в чем не виноват, Картахаль, тоже однажды поймешь. Как мне жаль тебя, друг мой! Как бы я хотел быть рядом, чтобы тебя утешить, но у меня теперь другие дела…»

Он будто бы слышал голос Лейфорта, произносящий эти слова, но перед глазами стояла все та же ужасная картина: колесницы стремительно приближаются, снося на своем пути вкопанные в землю колья, переворачиваясь на полном ходу; врезаются в их строй, теряя стрелков и возниц, сталкиваясь и трескаясь, как яичная скорлупа, от страшных ударов, перелетая через головы коней, но, даже скользя бортом по земле, продолжая оставаться все такими же убийственными.

Одно такое бешено крутящееся колесо едва коснулось Лейфорта, рубившегося с вражеским топорником, только зацепило его и укатилось куда-то, но тело молодого вольфарга вдруг разлетелось на части, ударив в лицо отшатнувшегося противника струей крови. И эти части взлетели высоко в воздух.

Потом, когда сражение уже закончилось, он на четвереньках лазил по равнине, ища тело друга, но нашел только голову и принес ее к барабану. Почему-то он подумал, что возле барабана их обязательно станут искать. Точнее, станут искать барабан, а найдут всех.

* * *

Лорна испытывала острое чувство вины за то, что не оплакала светловолосого вольфарга, не проводила его в страну Теней, не произнесла несколько добрых и теплых слов, которые облегчают дорогу страннику, – хотя он был рядом и, может быть, мог ее услышать.

В том странном медном ящике лежала голова Лейфорта.

* * *

Они не были похожи на людей.

В красноватых и золотых отблесках танцующего пламени мелькали оскаленные клыки и бешеные глаза хищных тварей. Поверх незнакомых доспехов были наброшены косматые шкуры медведей и щетинистые – диких кабанов. Странное оружие – длинные шесты с загнутыми крюками и широкими короткими косами на обоих концах – украшали многочисленные бронзовые побрякушки, крохотные черепа и каменные фигурки. У некоторых воинов за плечами топорщились перепончатые кожаные крылья болотных демонов.

Огромные, как на подбор, косая сажень в плечах – им вполне могли бы позавидовать гаарды Могадора, которых искали и отбирали по всей Охриде и даже за ее пределами; и скакуны у них были такие же могучие, высокие в холке, как знаменитые альбонийские боевые кони.