Невыносимая жара - Ричард Касл

Свеча на столе затрещала и погасла. Никки отстранилась от Рука и села. Грудь ее тяжело вздымалась, тело было покрыто потом — и его, и ее собственным; она смотрела на угасавший янтарный огонек, и когда его поглотила тьма, Хит поднялась. Она протянула руку мужчине, и он принял ее, встал с дивана и застыл рядом. На столе осталась гореть только одна свеча. Никки взяла ее, подняла повыше и направилась к двери.

Никки все так же безмолвно провела Рука в спальню и поставила свечу на комод, перед трехстворчатым зеркалом, отчего показалось, будто теперь в комнате мигает не один огонек, а три. Обернувшись, она увидела рядом с собой Рука — он был так близко к ней, и ее влекло к нему, словно магнитом. Она обняла его за шею, прикоснулась губами к его губам; он положил руки ей на талию, притянул к себе. Поцелуи их были долгими, яростными; ей вдруг показалось, что они целуются не в первый раз — таким знакомым казался вкус его губ, ощущения, которые она испытывала.

Рука его поднялась, коснулась ее блузки, затем замерла. Она схватила его запястье и прижала его ладонь к своей груди. В комнате стояла тропическая жара, и когда пальцы Рука коснулись влажной кожи над бюстгальтером, Никки почувствовала, как они скользят. Она опустила свою руку ниже, лаская его, и он едва слышно застонал. Никки слегка покачнулась, он тоже, и оба они закружились, словно в каком-то восхитительном танце.

Рук шагнул вперед, увлекая ее в постель. Когда ноги ее коснулись края кровати, она медленно опрокинулась навзничь, потянув мужчину за собой. Пока они падали, Никки прижала его к себе крепче и, сделав резкое движение, к удивлению Рука, уселась на него.

Он посмотрел на нее снизу вверх и произнес:

— Неплохо.

— Ты меня еще не знаешь, — ответила она.

Они снова устремились друг к другу, и она ощутила на языке едва заметный кислый привкус лайма и потом — соли. Оторвавшись от его губ, Никки начала покрывать поцелуями его лицо, поцеловала ухо. Она почувствовала, как напряглись мышцы его груди и живота, когда он запрокинул голову, прикусив нежную кожу ее шеи. Никки слегка отодвинулась и начала расстегивать его рубашку.

Руку никак не давалась последняя пуговица на ее блузке, и она, приподнявшись на коленях, дернула ее в стороны; оторванная пуговица стукнулась о пол около плинтуса. Одной рукой Рук расстегнул застежку спереди на ее бюстгальтере. Никки сбросила бюстгальтер и с удвоенной яростью набросилась на мужчину. Их влажные от пота тела прижались друг к другу. Она протянула руку к его поясу и расстегнула ремень. Затем молнию брюк. Никки поцеловала его снова и прошептала:

— Средства защиты у меня в тумбочке.

— Пистолет тебе не понадобится, — ответил он. — Я буду вести себя как джентльмен.

— Только попробуй.

И она стиснула его в объятиях; сердце бешено колотилось у нее в груди от возбуждения и напряжения. Могучая волна обрушилась на Никки, затем отхлынула и унесла с собой все сложные, запутанные чувства и опасения, с которыми она боролась; ее просто увлекала первозданная стихия. В этот момент Никки ощутила себя свободной. Свободной от обязательств. От чьего бы то ни было контроля. От себя самой. Сжимая Рука в объятиях, она старалась слиться с ним и единое целое, прикоснуться к каждой клеточке его тела. Страсть захватила их обоих, и так они яростно двигались, ласкали, кусали друг друга, охваченные жаждой, которую нужно было удовлетворить во что бы то ни стало.

Никки не могла поверить в то, что уже наступило утро. Почему солнце светит так ярко, когда ее будильник еще не зазвонил? А может быть, она проспала? Приоткрыв наконец глаза, она сообразила, что комнату освещает мощный прожектор полицейского вертолета.

Она прислушалась, но не услышала ни сирен, ни мегафонов, ни тяжелых шагов русского по пожарной лестнице; вскоре свет погас, вертолет улетел, и гул винтов стих вдали. Она улыбнулась. Возможно, капитан Монтроз сдержал свое слово и отозвал патрульную машину, но он ничего не говорил насчет вертолетов. Хит обернулась к будильнику; он показывал 1:03, но этого никак не могло быть. На ее наручных часах было 5:21, и Никки поняла, что электричества не было примерно четыре часа.

Рук сделал долгий, медленный вдох, и Никки почувствовала, как вздымается его грудь, прижатая к ее спине, затем ощутила прохладное дуновение на влажном затылке. «Черт возьми, — подумала она, — он обнимает меня во сне». Окна были закрыты, в спальне стояла ужасная духота, и их обнаженные тела были покрыты капельками пота. Она подумала было отодвинуться, но вместо этого еще крепче прижалась к Руку. Ей понравилось это чувство — как будто тела их были созданы друг для друга. Джеймсон Рук. Итак, как же это получилось?

С того самого дня, когда он свалился ей как снег на голову, не проходило буквально и часа без того, чтобы он не вызывал у нее раздражения. И вот теперь она лежала с ним в постели после того, как они занимались любовью. И это была прекрасная ночь. Если бы детективу Хит захотелось допросить саму себя, она призналась бы под присягой, что с самой первой встречи между ними пробежала искра.

Он, разумеется, не стеснялся намекать на это при любой возможности, и, вероятно, именно это вызывало в ней наибольшее раздражение. Вероятно? Но его уверенность отступала перед более могучей силой — ее упрямством. Да, здесь с самого начала что-то было, и теперь, вспоминая последние недели, она поняла, что отрицала это чувство тем яростнее, чем сильнее оно завладевало ею.

Никки подумала: а что еще ей приходилось в своей жизни отрицать? Ничего. Абсолютно ничего. Чушь собачья. Иначе почему ее так смутили слова любовницы Мэтью Старра о том, что бесперспективные связи — это лишь способ оградить себя от серьезных отношений, и почему женщина спросила ее — именно ее, Ники, — понимает ли она, что это значит.

На сеансах психотерапии, которые Никки посещала после убийства матери, ей говорили, что она окружила себя толстой броней. Как будто для того, чтобы узнать это, ей требовался психотерапевт. И ее не нужно было предупреждать о том, как опасно постоянно отказываться от удовлетворения своих желаний и потребностей, о том, что нельзя слишком долго прятать их, надвигать в некую запретную зону.

Сеансы у психотерапевта давным-давно закончились, но Никки часто размышляла — нет, не просто размышляла — тревожилась, о том, что выстроила вокруг себя высокую стену, сосредоточившись исключительно на работе. Тревожилась насчет того, что однажды наступит день, когда она потеряет ту часть себя, которую охраняла так тщательно, и никогда больше не сможет ее вернуть. Что, например, произойдет, если броня, которую ты наращиваешь вокруг самой уязвимой части своей души, становится настолько твердой, что ты сам уже не в состоянии сквозь нее пробиться?

Никки вспомнила подаренную Руком репродукцию Сарджента. Подумала о беззаботных девочках, зажигающих фонарики; интересно, что с ними сталось потом? Сохранили они свою невинность после того, как перестали носить короткие платьица и на лицах их появились первые морщинки? Неужели они забыли, что такое бездумное счастье, забыли, каково это — бежать босиком по влажной траве, просто потому, что это приятно? Остались ли их души такими же юными, или вмешалась жизнь и сделала этих девочек настороженными и жесткими? Может быть, и они «построили крепость вокруг своих сердец»[85]за сто лет до того, как Стинг написал эти строки?