Сладкие объятия - Розамунда Пилчер

— Послушайте. Я хочу с вами поговорить.

Она отшатнулась от него, наклонилась над водой, волосы над шеей рассыпались и свесились, обрамив с обеих сторон лицо.

— Селина, постарайтесь понять.

— Вы пока ничего не сказали.

— Вы можете вернуться в Лондон сегодня вечером. Есть рейс в семь; вы были бы дома до полуночи или самое позднее в час ночи. Фрэнсис говорит, что заплатит за ваш билет…

— Вы хотите, чтобы я уехала?

— Дело не в том, чего хочу я или вы. Мы должны делать то, что будет правильным и самым лучшим для вас. Думаю, что, прежде всего, мне вовсе не стоило оставлять вас здесь, но обстоятельства оказались выше нас. Давайте будем смотреть правде в лицо: Кала-Фуэрте — неподходящее место для девушки вроде вас, да и бедная Агнес, должно быть, очень беспокоится о том, что происходит. Я и правда думаю, что вы должны ехать.

Селина вытащила свои длинные ноги из воды и подтянула колени к подбородку, обняв их, как будто старалась взять их руками, чтобы не развалиться.

Он сказал:

— Я не отсылаю вас прочь… вы сами должны принять решение…

— Очень любезно со стороны вашей приятельницы.

— Она хочет помочь.

— Если я собираюсь вернуться в Лондон сегодня, — сказала Селина, — то у меня мало времени.

— Я отвезу вас в Сан-Антонио.

— Нет! — Он даже вздрогнул от ее резкости, а она повернулась и в первый раз за все время посмотрела на него. — Нет, я не хочу, чтобы вы ехали. Конечно же кто-нибудь сможет отвезти меня! Рудольфо, или такси, или что-нибудь еще. Должен же быть хоть кто-нибудь.

Он постарался не показать, что уязвлен:

— Ну конечно, но…

— Я не хочу, чтобы вы отвозили меня.

— Хорошо. Не имеет значения.

— А в Лондоне я позвоню Агнес из аэропорта. Она будет дома; я смогу взять такси, а она будет меня ждать.

Казалось, что она уже уехала, и они остались каждый сам по себе. Она сидела одна в самолете, одна в Лондоне, в холоде — потому что после Сан-Антонио там будет очень холодно, — пытается дозвониться до Агнес из телефонной будки. Дозванивается уже после полуночи, Агнес спит и просыпается медленно. Телефон звонит, звонит, наконец Агнес встает, натягивает халат и идет, включая по дороге свет, к телефону. А после этого наполняет горячей водой грелку, готовит постель, ставит подогревать молоко.

Дальше этого он не смог увидеть.

Он спросил:

— Что вы будете делать? Когда вернетесь в Лондон? Я хочу сказать, когда все это закончится и забудется?

— Не знаю.

— У вас не было никаких планов?

— Она отрицательно покачала головой, но не сразу.

— Наметьте что-нибудь, — ласково сказал он. — Хорошее.

Решили, что обратятся к Пепе, мужу Марии, и спросят, не сможет ли он отвезти Селину в аэропорт. Официально Пепе не был таксистом, но время от времени он отмывал свою старенькую машину от соломы и куриного помета и прочих сельскохозяйственных отходов, которые обычно покрывали машину, и отвозил случайных путешественников туда, куда они просили. Джордж на машине Фрэнсис отправился разыскивать Пепе, чтобы спросить его, а Селина, оставшись наедине с Фрэнсис и Перл в «Каза Барко», готовилась к отъезду.

На это не потребовалось много времени. Она приняла душ и надела брюки Джорджа, которые Хуанита так любовно уменьшила, полосатую рубашку и холщовые туфли, которые купила в магазине Марии. Свое отличное шерстяное платье она уже завещала Хуаните, чтобы стирать им пыль, а бикини было такое маленькое, что без проблем уместилось на дне ее сумочки. Вот и все. Она причесалась, положила пальто на ближайший стул и нехотя, потому что ей не хотелось разговаривать, вышла на террасу, где Фрэнсис снова разлеглась в шезлонге. Глаза у нее были закрыты, но, когда она услышала шаги Селины, она открыла их и повернула голову, наблюдая за тем, как Селина садится на стену террасы, повернувшись к ней лицом.

— Собрались? — спросила она.

— Да.

— Быстро.

— У меня не было одежды. Я потеряла чемодан. Его ошибочно отправили в Мадрид.

— Такие ошибки то и дело случаются. — Она выпрямилась и потянулась за пачкой сигарет. — Курите?

— Нет, спасибо.

Фрэнсис закурила:

— Надеюсь, вы не думаете, что я лезу в чужие дела, выставляя вас отсюда таким образом.

— Нет. Мне все равно надо было возвращаться. Чем раньше я попаду домой, тем лучше.

— Вы живете в Лондоне?

— Да. — Она выдавила из себя: — Квинз-Гейт.

— Как чудесно. Вам понравилось в Сан-Антонио?

— Было очень интересно.

— Вы думали, что Джордж ваш отец.

— Я думала, что он мог бы им быть. Но я ошиблась.

— Вы прочитали его книгу?

— Я не очень внимательно ее читала. Но прочитаю, когда вернусь домой. Тогда у меня будет время. — Она добавила: — Она очень популярна.

— О, конечно, — сказала Фрэнсис.

— А вам она понравилась?

— Да, понравилась. Свежо и оригинально. — Она сильно затянулась и стряхнула пепел на пол террасы. — Но больше он не напишет.

Селина нахмурилась:

— Почему вы так говорите?

— Потому что думаю, что у него нет самодисциплины, чтобы приступить ко второй книге.

— Ему сказали, что у него творческий застой.

Фрэнсис рассмеялась:

— Послушайте, дорогая, именно я ему это и сказала.

— Если вы думаете, что он не способен написать вторую книгу, то зачем же вы сказали, что у него творческий застой?

— Ну, потому что он был подавлен, а я пыталась его приободрить. Джорджу нет необходимости писать. У него есть деньги, а тяжкий труд сочинительства просто так не стоит и выеденного яйца.

— Но он должен написать другую книгу.

— Почему?

— Потому что он согласился. Потому что издатель ждет ее. Ради него самого.

— Это все чушь.

— Вы не хотите, чтобы он продолжал писать?

— Чего я хочу или не хочу — несущественно. Я просто выражаю свое мнение. Послушайте, милочка, у меня картинная галерея. Я все время занимаюсь капризами, художниками, настроениями. Я просто не считаю Джорджа художником-созидателем.

— Но если он не будет писать, то что он будет делать?

— То же, что и раньше, до того как написал «Фиесту в Кала-Фуэрте». Ничего. В Сан-Антонио легко ничего не делать, всему говорить: «Manana»[25]. — Она улыбнулась. — Пусть это вас не шокирует. Джордж и я вдвое вас старше, а в сорок лет некоторые иллюзии и некоторые красивые мечты выглядят уже немного потрепанными. Жизнь вовсе не должна быть такой истинной и такой честной, как в восемнадцать лет… или сколько там вам…