Серебро и сталь - Виктория Александрова

зачем обманываться и убеждать саму себя в том, что во всём виноват кто угодно, кроме тебя?..

Кристина бросила взгляд на узкое окно, открывавшее вид на весьма неприглядный пейзаж: серая унылая пелена косого дождя, вспышки молний и разлетающиеся на ветру сухие листья.

— Теперь мы нескоро отсюда выберемся, — буркнула она недовольным тоном.

Хотя, наверное, это даже хорошо. Всё шло слишком благополучно, победа следовала за победой, и Кристину это пугало. Обычно после столь долгого везения случалось что-то ужасное, как посреди тёплого солнечного дня обычно взрывается сполохами молний и раскатами грома гроза. А если они опоздают? Если она всё-таки никого не сможет защитить?

Настроение резко упало, и Кристина, больно прикусив верхнюю губу, поделилась своими мыслями с лордом Штейнбергом. Он лишь улыбнулся в ответ завораживающей лёгкой улыбкой.

— Тебе нечего бояться, — сказал он и как-то странно на неё посмотрел. — Позволь мне взять на себя всю ответственность за грядущие неудачи, если они, конечно, будут.

— Вы слишком самонадеянный, — смущённо заметила Кристина, стараясь не ловить его взгляд.

— Нет. Следует различать самоуверенность и самонадеянность. Я именно самоуверен, и ничего плохого в этом не вижу.

Пока девушка размышляла над этим, он легонько сжал её пальцы. Кристина вздрогнула, будто от холода. Это внезапное прикосновение заставило её сердце забиться чуть быстрее, а чувства — взволноваться, забурлить. Но что-то в уверенном спокойствии слов Генриха заставляло ему верить. В конце концов, что может пойти не так? Пару часов назад пришло письмо из Эдита, Оскар писал, что взятие замка прошло весьма успешно и скоро, уладив все дела и решив все проблемы, он повернёт к Эори. Теперь Карпер значительно ослаблен, и это даёт надежду.

Поток размеренных мыслей Кристины разорвала одна, острая и резкая, как боль от удара меча.

— От моего дяди всё ещё нет вестей? — спросила она сдавленным голосом, освобождая руку.

— Никаких, — покачал головой лорд Штейнберг, вертя в пальцах серебряную двузубую вилку, на которой плясали блеклые блики. — Но мы продолжаем его искать.

— Да уж, — ухмыльнулась девушка и посмотрела на свой опустевший кубок. — Если бы я умерла, он бы примчался тут же, я уверена.

— Или примчится, когда закончится война, — согласился Генрих, никак не желая оставлять вилку в покое, и легко усмехнулся. — Обычно так и бывает.

— Но он сам отказался от своих прав на Эори, — задумалась Кристина, насторожившись. «Обычно так и бывает…» Обычно? — Думаете, он захочет восстановить их в случае, если я…

Она не договорила. Не хотелось верить в то, что дядя может быть настолько лицемерным. Неужели ему правда всё равно? Плевать на смерть родного брата и опалу племянницы? Плевать на то, что замок, в котором он родился и вырос, занят захватчиками?

Но осознание этих фактов пугало не так сильно. Страшнее было то, что Джойс Коллинз мог вернуться сразу после смерти племянницы и заявить свои права на Нолд, воспользовавшись положением. Это — настоящее коварство, при мысли о котором Кристине стало жутко. Ну не может он так поступить, не может…

— Не беспокойся о нём, — прервал её невесёлые мысли лорд Штейнберг, поднося вилку ближе к глазам и вглядываясь в неё, словно надеялся что-то в ней разглядеть. — Мало ли какие у него могут быть неотложные дела…

Да уж, у наёмника дел определённо много. Но что может быть важнее семьи? Важнее долга? Важнее дома? Для Кристины — ничего. Для Джойса Коллинза, видимо, — всё.

* * *

За уходящей армией София наблюдала с просторного открытого балкона. День был свежим, приятный ветерок едва заметно шевелил верхушки елей, а с бледно-серого неба перепархивал лёгкий тёплый дождь. Поэтому девушка надела простое тонкое платье из чёрного бархата с меховой оторочкой на рукавах и подоле. Правда, для грядущей встречи с женихом стоит выбрать наряд получше.

Впрочем, не это сейчас занимало все мысли девушки: свадьба её пока волновала не так сильно, хотя всё равно на сердце было неспокойно почти до дрожи. Но больше всего Софию пугало вовсе не замужество.

Война.

Она ушла из Даррендорфа, но не покинула Нолд, и до тех пор, пока враг не будет побеждён, София не должна оставаться в стороне. Леди Кристина, конечно, делает всё, что может, но даже она не в силах со всем справиться. Нужно ей помочь.

София с содроганием вспоминала те ужасные дни, когда их замок находился в оккупации. Когда чуть ли не каждый день умирал тот, кто был ей так или иначе дорог — и, в конце концов, отец… Когда она пережила столько боли и унижения, сколько никогда не переживала за всю жизнь. Для неё теперь это в прошлом, но для других…

София просто хотела, чтобы всё поскорее закончилось.

В воздухе вспорхнул холодный осенний ветер, принесший с собой дыхание севера. София почувствовала, что зябнет. Она вздохнула и покинула балкон, стараясь ступать тихо, словно боялась кого-то разбудить.

Её комната казалась ей даже не пустой, а опустевшей, но в хорошем смысле: раньше за Софией всё время кто-то следил, и побыть одной не удавалось. К тому же, постоянно существовала угроза быть избитой или изнасилованной. А когда появлялся Эйкин, или, как его тут называли, хейлинский бастард, ей попросту хотелось убежать, спрятаться и ни за что не попадаться ему на глаза. Девушка до сих пор не могла забыть, как он, напившись, грозился взять её силой прямо на глазах Роэля и отца, как безнаказанно давал ей пощёчины, с гаденькой улыбкой называя её своей маленькой жёнушкой…

Помимо всего прочего, он постоянно советовал отцу наконец подчиниться и признать Карпера своим лордом. Барон Волберт уже был близок к этому: он ругал леди Кристину последними словами, уверенный, что в войне виновата она. София же считала, что её попросту подставили, но отец не слушал, а Эйкин продолжал нашёптывать ему свои ужасные советы. Девушка всем своим существом желала бастарду самой мучительной смерти, иногда она даже подумывала о том, чтобы попытаться вогнать ему заколку в шею или глаз… Но барон Штольц исполнил её мечту раньше, чем она успела что-либо предпринять.

Мысль о бароне Штольце заставила Софию почувствовать приятное тепло, волной разливающееся по сердцу. Она вспомнила день, когда хоронили отца, точнее, утро того дня — серое, холодное, ненастное. Она тогда сидела у окна, глядя на небо, которое медленно заволакивало тучами, и не думала, казалось, ни о чём. Девушка не представляла, как ей жить дальше: отец был её единственной защитой и опорой, несмотря ни на что, она любила и уважала его, и боль потери разъедала сердце — медленно