Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Приглушенно вскрикнув, я отшатнулась.

Диана нахмурилась и припала к отверстию. Потрясение исторгло у нее протяжный всхлип. Любовники, уже слившиеся в размеренном ритме, вряд ли слышали этот звук. Когда она подняла голову и встретилась со мной взглядом, лицо ее было мертвенно-бледно.

Непутевым любовником Дженет Флеминг оказался не кто иной, как наш Генрих.

Через несколько дней по двору пошли сплетни — я узнала об этом от Бираго. Оставаясь в стороне от скандала, я с наслаждением выслушивала своего казначея: Монморанси, заметив, куда поглядывает Генрих всякий раз, когда посещает в детском крыле Карла, решил изничтожить влияние Дианы на короля, способствуя его интрижке с Дженет Флеминг. Диане уже довелось однажды пережить подобное бедствие — когда стала известна связь Генриха с молодой пьемонткой. Однако с тех пор она постарела на пять лет; прозрачный покров целомудренной дружбы с Генрихом уже ничего не скрывал, и она приказала своим шпионам выведать все отвратительные подробности прелюбодейства, выставив их таким образом на всеобщее обозрение. Диана усугубила огласку, настояв на том, чтобы Дженет отправили назад в Шотландию. Генрих, пристыженный и смятенный, согласился. Теперь Диане оставалось лишь обрушить свой гнев на Монморанси, который со скандалом покинул двор, заявив во всеуслышание, что не потерпит, чтобы им помыкала «блудливая баба».

Я хохотала до колик, хотя и чувствовала уколы ревности при мысли об увлечении Генриха пышнотелой шотландкой. Мне вроде и не с руки радоваться новой измене мужа, но Диана переживала ее гораздо тяжелее, и одно это было уже достаточным поводом для веселья.

Затем как-то вечером ко мне явился и сам Генрих. К моему удивлению, он и не пытался сделать вид, будто ничего не произошло, но довольно откровенно ворчал, что ему не нравится, когда его ставят в дурацкое положение.

— Можно подумать, я даровал ей титул! То была шалость, и ничего более. Господь свидетель, мой отец в свое время вытворял кое-что и похуже, однако никто его за это не упрекал. — Он помолчал, глядя на меня. — Ты сильно огорчилась?

Я выпрямилась в кресле. Впервые за все время нашей супружеской жизни ему пришло в голову осведомиться о моих чувствах! Боязно было даже подумать, как повел бы себя Генрих, если бы узнал о моем участии в этом скандале. Но затем я поняла, что он об этом никогда и не узнает, поскольку Диана, лицемерка до мозга костей, ничего ему не расскажет. Никогда она не признается, что зашла так далеко и подсматривала за Генрихом через отверстие в полу.

— Нет, — сказала я наконец, — однако дети — другое дело. Дженет Флеминг им нравилась.

Генрих тяжело вздохнул.

— Да, о них я не подумал. — Он снова помолчал. — Тебя и вправду не огорчила эта история?

Я давно уже смирилась с тем, что ему никогда не заглянуть мне в душу, не понять глухой зависти своей жены, которую он никогда не схватит так за лодыжки.

Поэтому я вынудила себя пожать плечами с намеренно безразличным видом.

Генрих расстегнул камзол и снял его; под завязками нижней рубашки видны были темные волосы на его груди. Я опустила взгляд на вышивку и тут услышала его голос:

— Ах, Екатерина, хотел бы я, чтобы все были такими же понимающими, как ты.

Пальцы его обхватили мой подбородок. Он наклонился ко мне, и его губы, обрамленные бородой, прижались к моим губам. Никогда прежде он не целовал меня так, и этот властный, уверенный поцелуй пронизал меня жаром до кончиков ногтей. Дыхание мое участилось; его язык сплелся с моим, а руки скользнули к груди, расстегивая платье и спуская с плеч. Я невольно ахнула, а Генрих подхватил меня на руки, отнес к постели и уложил на покрывала. Касания его были нежны и бережны, как сумеречный свет.

Он снял одежду и стоял передо мной нагим. Никогда прежде я не любовалась им во всей наготе — не было этого прежде и не будет позже. В тот вечер, однако, он воплощал все, что мне когда-либо хотелось увидеть, — высокий, горделивый, мускулистый, как юноша, хотя и раздавшийся с годами.

— Сегодня, — прошептал он, — я хочу ласкать свою жену.

Той ночью я узнала, какова должна быть настоящая страсть. Ничто не тяготело над нами — ни супружеский долг, ни бдительная любовница, ни отчужденность посторонних людей, столь часто сопровождающая это действо. Были только мы двое; и только однажды, той ночью, наши желания слились и стали единым целым. В самые упоительные минуты я блаженствовала так же, как Дженет Флеминг, и ощущала себя женщиной во всех смыслах этого слова. Генрих остался со мной до утра; его руки обвивали меня, а я заснула, положив голову ему на грудь, убаюканная мерным биением его сердца.

Была середина декабря. Той ночью мы зачали мое любимейшее дитя.

В этот раз я рожала в нашем уютном Фонтенбло; прошло каких-то два-три часа, и вот я уже впервые держу на руках своего третьего сына, Генриха-Александра, титулованного герцога Анжуйского.

Я полюбила его всем сердцем с первой же минуты, как его положили в мои объятия. И не только потому, что он был вылитый Медичи — смуглая кожа, черные глаза с длинными ресницами. Было еще нечто, явственно ощутимая связь, которая не распалась, когда он покинул мою утробу. Я часами баюкала его; к вящему негодованию фрейлин, я даже позволяла ему сосать мою грудь, хотя у него имелась кормилица. По мнению Лукреции, негоже было, чтобы меня видели кормящей грудью младенца, словно крестьянка, но меня это ничуть не заботило.

Я хотела лишь одного — быть со своим сыном. Следующий год был одним из счастливейших в моей жизни, хотя именно в этом, 1552 году разразилась война. Ожесточенные споры за герцогство Миланское снова вынудили нас поднять оружие в защиту Италии против императора Карла V Габсбурга. На сей раз, однако, Генрих перед отбытием к местам военных действий, в парадном зале, перед лицом всего двора, взял меня за руку и объявил:

— Я поручаю в мое отсутствие управлять делами страны королеве, моей супруге. Она станет править вами, и ее решения надлежит почитать и исполнять с тем же рвением, как если бы они были моими собственными.

Слезы затуманили мне глаза, а он повернулся ко мне и прошептал:

— Ты это заслужила, жена моя.

Немногие королевы в истории Франции удостаивались подобной чести, и я, глядя поверх плеча Генриха на придворных, заметила, что Диана, сидевшая за своим столом, оцепенела и лицо ее залила смертельная бледность. Восседавший рядом монсеньор побагровел от злости. Теперь они знали, что более не смогут безнаказанно глумиться надо мной, и этот нежданный триумф вполне возместил все те унижения, которые я вынуждена была терпеть годами.

Вечером того дня в моих покоях Генрих вел разговор о моих обязанностях.

— Пускай Совет направляет тебя, однако помни, что ты — регент, и никак иначе. Будь тверда, Екатерина, — прибавил он с улыбкой, — как часто бываешь тверда со мной.

Затем он лег со мной в постель и ласкал меня с непринужденной осведомленностью старинного друга.