Кумир - Ирина Дмитриевна Дюгаева

– Я тебе так скажу: сам не знаю, отчего ляпнул экую глупость.

– Но ты меня узнаешь?

– Слава господи, да! – и дед поклонился Гришке до самого пола. Потом опять сел на пол и склонил голову набок, точно очумелый, вперившись в Гришку нездоровым немигающим взглядом.

– Ай да молодец юнец! – опять совершенно другим тоном объявил он. – Верно ты всё сделал, малец, верно! Шибчее и не нахвалю. Доволен он. А я ему нужен был, иначе как бы он пришёл? Кумира же отдал ящеру я. Все мы у него на счету. И ты тоже, удалец. Ты тоже ему путь-дорожку помог проложить. И с лапкой ты верно сделал. Всё верно сделал. Всё верно понял. Токмо знай-ка, что не могёт быть истины одной! Ты вот сейчас и здесь, и там в тот же час.

– Это как? – от слабости Гришка осел на пол.

– А вот так! Ты, Гришка-работяга, дома сейчас, со мной балакаешь. А Гришка-скрытник42 сейчас же на север продвигается, фатерку молебную затевает обустроить. Так и с дедом твоим приключилось.

Гришка молчал. Он чувствовал, как балансирует где-то на грани возможного, на периферии сознания, на рубеже времен.

Он видел, как дед поднялся и, заложив руки назад, пошёл вон из светелки, всё ещё облитый кровью заходящего солнца. Только воспринимал всё это так, будто видел издалека, на экране телевизора с чётким и достоверным изображением.

– Галина! – кричал где-то в доме дедов голос. – Гришок опять обои разрисовал, сеголеточка бедная! Неси ножницы, вырежем его талантливые художества, не дело это – висеть творчеству за диваном.

Гришка смежил веки, надеясь уснуть и проснуться в знакомой действительности. Сквозь зыбкую дрёму послышалось зазывное, волнующее дзиньканье.

«Динь-Дон» – дребезжали колокола. Размеренный трехчастный звон озарил вселенную, потом покатился мелкий, дробный, и снова гудящий, мощный.

Гришка подошел к окну. Колокола всё стучали, и он не знал, откуда несется музыка благовеста, ведь церковь уже снесли, но в душе ему стало так тепло, так счастливо, что он заулыбался. Его будто приподняло над землей, и вместе с утихающим и возвышающим звоном он плыл, слившись с течением каких-то флюидов, что невидимыми течениями охватывают весь земной шар.

«Динь-Дон» – не было больше Гришки, он слился с великой тайной существования. Когда звон утих, а солнце зашло, Гришка будто очистился, и его разум прояснился. Всё было хорошо. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем.

Может, дед и вернулся с помутнённым рассудком, но это был Анатолий Семёнович, и от понимания этого Гришку переполняло благоденствие.

***

Много позже Гришка узнал, что у дедушки была болезнь – синдром Альцгеймера. Только это не значило, что колдун какой не мог приложить магию, чтобы напустить эдакую злокозненную пакость на Анатолия Семёновича. Ужель же дед так быстро заболел и плутал целых три года, блуждая среди штольней собственной памяти?

Не прошло и трех дней после возвращения деда, как он снова пропал… Но в этот раз Гришке уже не так тяжело было смириться с его утратой. Может, потому, что и не появлялся он на самом деле, и всё это только мерекнулось, как с той медведицей в ночи.

Сам же Гришка чуть позже тоже уехал. Одни говорили, что он бросился по следу деда и так и не вернулся. Кто-то доказывал, что он стал пустынником и пошел бытовать в лесу. Самые языкастые злословили, будто он уехал в город и там обустроился. Но недавно в одной статейке областной газеты упомянули кое-что интересное. Автор статьи, молодой журналист-энтузиаст Алексей Веригин, писал, что проезжая по заболоченной местности где-то на севере, наткнулся на маленький храм, где повстречал начетчика – знакомого из старых родных земель. Не упомянул только журналист, к какой вере причитывал себя упомянутый богомолец.

Игумен

Трясца. Великая, Матерью божьей ниспосланная лихорадка трясёт Михаило вторые вечерни подряд.

Лучина догорает квело и уныло. Остатки тепла и надежд ползут по отсыревшим стенам печоры.

Иисусе, сило непобедимая…

Аки Отче всевышний, чувствую аз себя мучеником. Не худшая ли из юдоль видеть корчи и потуги дитяти своего? Поле перебитых русов прошибает взор всяко, стоит перевести очи на мечущегося Михаило. Жутких сил стоит отогнать сей злокозненный образ, а для этого вспоминаю аз ворота Вениаминовы43. Пуще всякого фимиама умасливает их вид мой покой. Покой… Беспокой… Когда последний раз спал аз?

Иисусе, милости безконечная…

Акафисты, молитвы, отголоски паломничества. Смежилось всё; сладость путешествия в град Господень сникла, чувство вины пред сыном поблекло. Абы не просил аз великаго князя схимой 44 заменить дружинникову кольчугу мою, не потреб бы он оставить мне замену. Не пришла б нужда отправлять сына на службу тяжко-ратную. Булат али длань Божия срубила Михаило Данилыча?

Талисман Перуна, с тщанием обтесанный, складно выточенный, приятно сидит в руке. Но мои руки жжёт он клеймом. Мой сын, кровь и плоть моя – язычник, истукано и древомолящийся. «Язычник» кистенем бьёт по сердцу. Вновь и вновь хочу креститься, но персты мои тяжелы, а совесть грязна.

Скорбь моя туга, а презрение туже. Давеча писал аз о злобе и варварстве язычества, а в си дни вызнал, что сын мой к злу сему причастен. Нет позора и горя срамнее.

В руце Твоего превеликаго милосердия, о Боже мой, вручаю душу и тело мое, чувства и глаголы моя, дела моя и вся тела и души моея движения.

Нашед дитяте на перебитом поле, нашед я и талисман на шее его. Талисман – символ Перуне, кровожадному божчишко страданий и войн.

Сжимаю косно пакостный предмет, очи саднит влага слёз, солоноватая, как капли Великого моря45. Молиться Отче за язычника – нет грешнее деяния. Молиться языческому богу за язычника – нет благостнее спасения.

Отче Великий Перуне! Прошу Тебя, проявись чрез меня, о Великий Перуне, я посвящаю себя Тебе…

«Ради отрока княжего, ради сына божьего, родного сына ради, себя и веру своя жалеть не смею», – осталась выцарапанная писалом на стене пещеры будоражащая надпись.

Василиса закончила свой маленький этюд, отёрла лоб и закрыла тетрадь. Тяжело ей дались старорусские слова, и тяжело далось прощупать внутреннюю сторону игумена Даниила, которого все по ошибке приняли за Григория Богослова. Многое она выдумала и додумала, но всё равно сидела довольная.

Она училась в выпускном классе и мечтала скорее вылететь из Тупиков пушечным ядром, одним махом оказаться в Москве или Питере.

Момент состоялся истинно окрыляющий. Она сидела в