Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггач

Все это происходило не по-настоящему. Корнелис не мог принять реальность: ему казалось, будто он видит сон. Просто София решила подшутить над ним, как раньше шутила над своими сестрами. Она была слишком жива, чтобы умереть. Вот на кресле лежит ее вышивание, оставленное утром; а здесь на полу стоит подставка с подогревом, куда она обычно ставит ноги. Сейчас он откроет глаза и увидит, что София сидит рядом: она слегка приподнимет голову, улыбнется ему и опять склонится над работой. Свет в комнате тусклый, поэтому ей приходится подносить шитье к лицу. Вздохнув, она ерзает в кресле и поудобнее ставит ноги на подставке.

Господь не может еще раз сыграть с ним такую злую шутку. Что это за Бог, который допускает подобное? Корнелис стоял на прибрежном песке… он снова маленький ребенок… Отец прижал к его уху раковину. Голову наполнил глухой шум, он доносится откуда-то издалека. «Это дыхание Господа, – говорит отец. – Он видит все, что происходит в твоем сердце».

Шум на улице затих. Гроза закончилась. Корнелис лежал на своей кровати в Кожаном кабинете и смотрел в окно. Начинался рассвет, бледный свет сочился сквозь толстое стекло. Теперь он остро чувствовал отсутствие Софии, будто в доме чего-то не хватало: все стало тихим, неподвижным, в комнатах зияла пустота. Его жену унесло потоком, как приставшую к берегу корягу. Как тихо, как безропотно она вошла в его жизнь и как быстро ушла из нее. Годы, прошедшие вместе с ней, промелькнули словно сон. Корнелис вспоминал о них, как старик, который смотрит на картину и понимает, что все изображенные на ней люди уже мертвы. Это были всего лишь тени: темно-бордовое платье при свечах, легкий наклон головы, длинный бокал с давно выпитым вином… но никто и не собирался его пить… это исчезло, и даже саму картину повернули к стене.

Искусство всегда живет в настоящем, думал Корнелис, хотя все, кого оно касалось, давно превратились в прах. Он чувствовал, что в этой мысли заключено нечто важное, но был слишком измучен, чтобы додумать ее до конца.

Перед тем как уйти, доктор дал ему какую-то горькую микстуру. Корнелис уже не чувствовал боли; горе спряталось рядом, как ночной грабитель, поджидая его в темноте.

Вошла Мария. Он совсем о ней забыл. Мария с трудом стояла на ногах. На мгновение ему показалось, будто она пьяна. Пошатнувшись, точно от боли, служанка тяжело оперлась на стул.

– Ужасная потеря, господин, – пробормотала она.

Вид у нее был нездоровый: помятое серое лицо, спутанные волосы. Корнелис вспомнил, что Мария куда-то пропадала, – но в голове словно плыл туман. Все равно сейчас у него не было сил, чтобы ругаться.

– Господин, что с нами теперь будет?

– Бедняжка. – Теперь он видел, что служанка не пьяна. Она просто вне себя от горя. – Вижу, ты тоже скорбишь о своей госпоже.

Мария сидела на стуле, тяжело дыша.

– Ох, Боже, – вздохнула она.

– Ты выглядишь больной.

Она молча кивнула и уставилась на детскую кроватку. Оттуда донесся тонкий мяукающий звук. Корнелис совсем забыл про ребенка. Мария склонилась над кроваткой и, поморщившись от боли, взяла на руки шевелящийся сверток.

– То, что произошло, ужасно. Господь забрал у вас жену, но Он же наградил вас дочерью. – Она держала младенца на руках и гладила его темную головку. – Красивой здоровой дочкой, за которую мы должны Его благодарить. – Мария поцеловала девочку, вдохнув запах ее волос. – Я буду заботиться о ней, как о собственном ребенке.

Корнелис вдруг разрыдался – всхлипывая, захлебываясь слезами. Он не мог с собой справиться. Глаза Марии тоже стали мокрыми. Она подошла к кровати и положила дочку на руки отцу.

Город проснулся после грозы. Утро было солнечным и холодным. Повсюду на улицах лежали сломанные ветки и сучья. Люди бодро вышли из домов наводить порядок. Они суетились, как муравьи в потревоженном муравейнике. Голландцы – трудолюбивая и настойчивая нация; когда их землю заливает море, они откачивают воду и осушают ее заново. Они привыкли быстро восстанавливать потери, нанесенные им Божьим гневом: ведь это лишь временные испытания, которые Он посылает для их же пользы.

Солнце ярко сияло на остроконечных крышах Геренграхта. Оно заливало теплым светом новенькие кирпичные дома и каменную брусчатку, закрученную «улитками» вокруг подъездов. Витражи в его лучах вспыхивали рукотворной радугой. Восхитительное зрелище. Не дома, а монументы, воздвигнутые в честь богатства и успеха их владельцев: Геренграхт являлся лучшей улицей в городе.

Но на противоположной стороне канала лежала тень. Там царила тишина: никакого движения в темных окнах. В доме Корнелиса Сандворта опустили ставни. Этой ночью туда пришла смерть: София, его молодая жена, умерла родами. Он стал дважды вдовцом. Соседи проходили мимо, покачивая головой. Жестокая судьба: бедняга рассчитывал, что жена его переживет и будет ему утехой в старости. Кое-кто считал, будто София тоже стала жертвой эпидемии. Это всего лишь слухи; но на всякий случай покойную вывезли из дома. Соседей, вопреки обычаю, не позовут попрощаться с телом в открытом гробе.

Судя по всему, господин Сандворт спал. В конце концов, он придет в себя и с ним все будет в порядке. Соседи решили пока не беспокоить его своими соболезнованиями. Но если бы они прислушались, то различили бы за опущенными ставнями слабый детский писк. Господь забрал одну жизнь и дал другую.

Ян проснулся от стука в дверь. Светило солнце, была середина дня. Он заснул на рассвете после бурной ночи и спал как мертвый. На пороге стоял Геррит. У него был смущенный вид – красное лицо, неловко опущенные руки.

– Я решил попрощаться и пожелать вам счастливого пути.

– Ясно, ты пришел за деньгами.

Геррит переминался с ноги на ногу.

– Ладно, сейчас я оденусь и схожу за ними.

– Давайте я загляну попозже.

Снова стук в дверь. Геррит пошел открывать, а Ян стал натягивать штаны. Вошел доктор Сорг. У него был измученный вид: серая кожа, темные круги вокруг глаз. Ян предложил ему стул:

– Я получил вашу записку.

Доктор Сорг кивнул:

– Все прошло по плану. Слава богу, роды оказались простыми. Она сильная и здоровая девушка.