Пещера - Жозе Сарамаго

Он поднялся на поверхность, объехал Центр кругом и поставил пикап так, чтобы видеть служебный вход. Марсал задержался больше обычного и явно был чем-то взволнован: Здравствуйте, отец, произнес он, садясь в кабину, и: Здравствуй, как работалось, сказал Сиприано Алгор, услышал в ответ: Да как всегда – и добавил: Мы докончили первую партию кукол, я договорился с департаментом закупок о доставке. Как там Марта. Все в порядке, хоть и устала. До самого выезда из города оба хранили молчание. И лишь когда за окном замелькали лачуги, сказал зять: Отец, мне только что сообщили, что меня произвели, с сегодняшнего дня я – во внутренней охране. Сиприано Алгор повернул к нему голову и взглянул на него так, будто видел впервые, сегодня, не послезавтра и не завтра, предчувствие не обмануло. Что – с сегодняшнего дня, спросил он, и наконец исполнилась давно обещанная угроза – та ли, что таилась в опросе, или эта вот. Замечено, хотя в реальной жизни подобное происходит реже, чем в книгах, рассказывающих разные истории, что от внезапного удивления человек теряет дар речи, а половинное удивление, заставляющее человека этого замолчать отчасти из притворства, отчасти от желания выдать половину за целое, в принципе не должно приниматься во внимание. В принципе, сказали мы и повторяем, в принципе. Мы всегда знали, что водитель этого пикапа ни капли не сомневался, что рано или поздно получит жуткое известие, но сегодня, оказавшись меж двух огней, не знает, внезапно обессилев, на какой именно отвечать в первую очередь. Но сразу скажем, хоть и знаем, что нарушим тем самым распорядок появления событий, да, скажем сразу, что в ближайшие несколько дней Сиприано Алгор ни дочери, ни зятю словом не обмолвится о тревожном разговоре, состоявшемся у него с заместителем начальника департамента закупок. Он заговорит об этом, но не теперь, а потом, когда все уже будет потеряно. А сейчас ограничится лишь тем, что скажет зятю: Ну, поздравляю, я так понимаю, ты доволен, то есть произнесет самые расхожие и почти безразличные слова, которые можно было бы произнести и значительно раньше, а Марсал не поблагодарит, тем самым не подтвердив, что, мол, доволен в той степени, как предположил тесть, или чуть больше, или чуть меньше, а скажет лишь с простотой, равносильной протянутой руке: Для вас-то это – дурная весть. Сиприано Алгор понял и, слегка улыбнувшись – так, будто насмехался над собственным смирением, ответил: Даже самые добрые вести не для всех хороши. Думаю, все устроится наилучшим образом, сказал Марсал. Ты не беспокойся, все устроилось в тот день, когда я сказал, что буду жить с вами в Центре, слово сказано, слово дано, вылетело – не поймаешь. Жить в Центре – это же не ссылка. Я не знаю, каково жить в Центре, узнаю, когда окажусь там, а вот ты знаешь, но я ни разу не слышал от тебя никакого объяснения, или впечатления, или описания, которое объяснило бы мне, заставило бы, что называется, сердцем прочувствовать правоту твоего утверждения, будто Центр – не ссылка. Да вы же сами бывали там. Всего несколько раз и, можно сказать, мимоходом, как покупатель, который точно знает, чего хочет. Правильней всего, по мне, было бы определить Центр как город в городе. Не знаю, насколько правильно, потому что это никак не позволяет мне понять, что там внутри Центра. То же, что в любом городе, – магазины, прохожие, которые что-то покупают, что-то едят, о чем-то говорят, как-то развлекаются, где-то работают. То есть по-твоему выходит, что это как в нашей богом забытой деревне. Более или менее, разница только в размерах. Истина не может быть так проста. Полагаю, тут несколько простых истин. Может быть, но я не верю, что внутри Центра мы сумеем их постичь. После недолгого молчания сказал Сиприано Алгор: Раз уж мы завели речь о размерах, замечу, что всякий раз, как я снаружи смотрю на Центр, мне кажется, он больше самого города, то есть Центр – внутри города, но при этом больше него, то есть часть становится больше целого, может, оттого, что он выше, чем другие здания вокруг, выше любого другого здания, а может, оттого, что с самого начала проглатывал улицы, площади, целые кварталы. Марсал ответил не сразу, ибо тесть только что дал какое-то зримое определение тому неприятному чувству, которое возникало всякий раз, как он возвращался после выходных на службу в Центр, особенно во время ночных обходов, когда в здании горел только дежурный свет, а он шел через пустынные галереи, спускался и поднимался на лифтах, словно бдительно следил, чтобы ничто продолжало оставаться ничем. Когда мы в большом пустом соборе поднимаем глаза к куполу, к самым верхним сводам, кажется, что тамошнее небо выше того, которое мы, оказываясь под ним, называем открытым. Помолчав, Марсал сказал: Я, кажется, уразумел вашу мысль и ничего к сказанному не добавил, потому что не хотел эту мысль подпитывать, ибо она непременно потянула бы за собой вереницу других, а те выстроили бы новую линию обороны – безнадежной, но отчаянной. Однако заботы Сиприано Алгора двинулись по другому руслу: И когда же переедете. Чем скорей, тем лучше, я уже смотрел квартиру, которую нам предоставляют, места, конечно, поменьше, чем в нашем доме, оно и понятно, как бы велик ни был Центр, а все же не резиновый. Ты думаешь, мы все там уместимся, спросил гончар, надеясь, что зять не заметит печальной иронии, в последний миг все же просочившейся в этот вопрос. Уместимся, будьте покойны, для такой семьи, как наша, – в самый раз, по очереди спать не придется, ответил Марсал. Сиприано Алгор подумал: Сердится, зря я его спросил об этом. До самого дома они больше не разговаривали. Марта выслушала новость, не выказав никаких чувств. Событие, о котором знаешь, что оно вот-вот произойдет, до известной степени уже произошло, ожидания мало того что уничтожают удивление, но еще и гасят эмоции, переводя их в разряд обыденностей, ибо все, что влечет или пугает, уже было прожито и прочувствовано прежде. За ужином Марсал спохватился, что совсем позабыл сообщить важные сведения, и исправил свой промах, чем очень огорчил Марту: Хочешь сказать, что нам нельзя будет забрать отсюда наши вещи. Нет, кое-что можно, ну там, картинки-вазочки и прочее, но мебель нельзя и посуду тоже, ни стакана, ни тарелки, ни полотенца, ни занавески, ни постельного белья, на новом месте уже есть все необходимое. Так что будет не переезд, не то, что принято называть переездом, заметил Сиприано Алгор. Переезжают люди, а не вещи. Значит, придется бросить этот дом со всем содержимым, сказала Марта. Сама понимаешь, тут уж ничего не попишешь. Марта после недолгого раздумья вынуждена была смириться с неизбежным: Буду наведываться сюда, проветривать, дом с закрытыми окнами – вроде растения, если его не поливают, оно чахнет, вянет, гибнет. Когда все доели, но Марта еще не поднялась убирать посуду, Сиприано Алгор сказал: Я тут вот что подумал. Дочь и зять переглянулись, словно послав друг другу сигнал тревоги: Никогда не знаешь, чем кончится это его думанье. Перво-наперво я подумал, продолжал гончар, что Марсал завтра поможет мне с обжигом. Простите, отец, но хочу напомнить, что мы договорились устроить трехдневный отдых. Твои выходные начинаются уже завтра. А ваши. Мои – не за горами, но придется с этим чуточку погодить. Так, это была первая мысль, какая же вторая или третья, спросила Марта. Поставим утром в печь фигурки, но обжигать не будем, я сам этим через некоторое время займусь, потом вы поможете мне загрузить в пикап готовые, а пока я доставлю их в Центр и вернусь, вы побудете здесь на покое, без отца и без тестя, который суется, куда его не звали. Вы разве договаривались с департаментом закупок на завтра, спросила Марта, я отчего-то думала, что потом поедем втроем и отвезем сразу всех кукол. Нет, так будет лучше, ответил Сиприано Алгор, время выиграем. Сколько выиграем, столько и проиграем, со второй партией задержка выйдет. Небольшая, как только вернусь из Центра, разожгу печь – и как бы не в последний раз. Что за мысли, нам еще шестьсот кукол надо сделать, сказала Марта. Вот в этом я как раз не уверен. Это почему же. Во-первых, переезд, Центр не станет ждать, пока тесть охранника Марсала Гашо выполнит заказ, хоть я и должен сказать, что со временем – надеюсь, что мне его хватит, – смогу доделать и в одиночку, а во-вторых. Да, что же во-вторых, спросил Марсал. Жизнь так уж устроена, всегда найдется такое, что пойдет следом за тем, что, как нам казалось, двигалось во-первых – строках ли письма, рядах ли или еще где, – и мы воображаем, будто знаем, что такое это самое такое, но хотели бы выбросить это из головы, а порой даже и не воображаем, чем это может быть, а просто знаем. Ради бога, отец, не вещайте как оракул, сказала Марта. Ладно, оракул замолк, займемся тем, что идет во-первых, я всего лишь имел в виду, что, если переезд надо осуществить в сжатые сроки, не поспеем изготовить оставшиеся шестьсот кукол. Это надо будет обсудить с Центром, сказала Марта, обращаясь к мужу, три-четыре недели погоды не сделают, поговори с начальством, если оно столько времени решало твое повышение, пусть помогут, это им вполне по силам, тем более что помогут они в первую очередь себе, ибо получат заказ целиком. Нет, и я не стану, и дело того не стоит, ответил Марсал, по правилам нам дается на переезд десять дней, и ни часу больше, в следующий свой выходной я должен буду вселиться. Отчего же ты не сможешь провести его здесь, в своем, так сказать, загородном доме. На это косо посмотрят – как это так, получить повышение и в первые же выходные отсутствовать в Центре. Десять дней – это очень мало, сказала Марта. Мало было бы, если бы нам пришлось перевозить мебель и весь прочий скарб, но ведь нам, по сути дела, надо будет перевезти только самих себя в том, что на нас будет надето, а с этим, если надо, можно и за час управиться. Если так, что будем делать с заказом и как его выполним, осведомилась Марта. Это знает Центр, и Центр оповестит, когда сочтет нужным, ответил гончар. Марта с помощью мужа поднялась из-за стола, подошла к двери вытряхнуть скатерть и немного задержалась на пороге, глядя на двор, а когда вернулась, сказала так: Еще кое-что надо решить сейчас, не оставляя на потом. И что же. Пес. Найдён, поправил дочь Сиприано Алгор, а Марта продолжала: Если мы не способны его убить или оставить на произвол судьбы, надо его отдать, пристроить к кому-нибудь. Понимаете, в Центр животные не допускаются, объяснил Марсал, глядя на тестя. И что же – неужели даже черепаху нельзя, даже канарейку, даже кроткую голубицу, допытывался Сиприано Алгор. Вам вроде бы вдруг стала безразлична судьба собаки, сказала Марта. Найдёна. Найдёна ли, собаки, не все ли равно, это неважно, а важно решить, что мы будем с ним делать, у меня вот есть предложение. А у меня – намерение, отрезал Сиприано Алгор и с этими словами поднялся и скрылся в спальне. Через несколько минут вышел оттуда, молча пересек кухню и шагнул за порог. На дворе подозвал собаку: Поди сюда, сходим-ка прогуляемся. Спустились по откосу, у шоссе свернули налево, в противоположную от деревни сторону, и углубились в поле. Найдён, как пришитый, держался у ноги, вероятно еще не позабыв тяжкие времена бродяжничества, когда его отгоняли прочь и отказывали даже в глотке воды. И хотя был не робкого, что называется, десятка и не пугался ночного мрака, все же предпочел бы лежать сейчас в конуре, а еще лучше – на кухне, у чьих-нибудь ног, и чьих-нибудь употреблено здесь не потому, что псу было безразлично, где лежать, но потому лишь, что двоих других хозяев он тоже не выпускал бы из поля зрения и обоняния и мог бы менять позицию без ущерба для гармонии и блаженства, разлитых в этих мгновениях. Прогулка была недолгой. Камень, на который вскоре присел Сиприано Алгор, порой заменял ему сделанную из того же материала скамью размышлений, гончар и из дому-то вышел потому, что, случись дело во дворе под шелковицей, дочь бы увидела его из окна кухни и немедленно спросила, все ли в порядке, а забота и попечение греют, конечно, душу, но природа человеческая так странно устроена, что даже самые искренние и стихийные душевные движения в определенных обстоятельствах оказываются неуместны. Предмет размышлений не стоит упоминания, поскольку размышлял он о нем уже раньше и не раз, и благосклонному читателю сведений об этом было предоставлено достаточно. Ну, разве что не в пример прошлым разам скатились у него по щекам несколько слезинок, которые до этого то наворачивались на глаза, то просыхали, и вот теперь наконец, когда пришла эта безлунная ночь и настал этот печальный час и одиночество сделалось непереносимым, оказались желанны и уместны. Не было ничего нового, поскольку уже описывалось в легендах о чудесах, творимых собачьей братией, и в том, что Найдён приблизился к Сиприано Алгору, намереваясь слизнуть слезы у него со щек, даровав ему наивысшее утешение, но, впрочем, сколь бы ни казалось нам оно волнующим и способным тронуть даже самые заскорузлые и не склонные к проявлению чувствительности сердца, не следует забывать одну истину, грубая простота которой заключается в том, что соленый вкус, в значительной степени присущий слезам, чрезвычайно высоко ценится представителями семейства псовых. Одно, кстати, не вытекает из другого, и если мы спросим Найдёна, соли ради ли облизал он щеки Сиприано Алгору, пес, скорей всего, ответил бы, что мы не отрабатываем свой хлеб и не способны видеть дальше собственного носа. И так вот больше двух часов сидели там хозяин и пес, и каждый думал о своем, и уже без слез, которые один проливал, а другой осушал, и сидели они, быть может, ожидая, когда вращение Земли вернет все на свое место и не позабудет и тех, кто до сей поры места себе не нашел.