Пещера - Жозе Сарамаго

Наутро, как и было решено, Сиприано Алгор повез в Центр доделанных кукол. Недоделанных уже поставили в печь, где они ждали своего часа. Гончар поднялся рано, дочь и зять еще спали, а когда заспанные супруги появились на пороге кухни, половина дела была уже сделана. Позавтракали вместе, перебросившись несколькими словами, соответствующими обстоятельствам, вроде: Еще кофе, дай-ка мне хлеба кусочек, пожалуйста, есть еще мармелад, а потом Марсал взялся помогать тестю в деликатной погрузке трехсот кукол, уложенных в ящики, в которых раньше возили посуду. Марта сказала, что вместе с мужем сходит к свекрам, пора рассказать им о скором переезде, посмотрим, как-то они воспримут эту новость, но обедать не останемся. Наверно, когда вернетесь, нас там еще застанете. Сиприано Алгор сказал, что Найдёна возьмет с собой, а Марта спросила, уж не имел ли он в виду или на примете кого-нибудь в городе, когда вчера вечером сказал, что, мол, есть у него идея, как пристроить пса, но гончар ответил, что нет, не имел, но об этом стоит подумать, и Найдён тогда будет неподалеку, и они смогут его навещать. Марта заметила, что до сих пор была совершенно не осведомлена о том, что у отца имеются в городе знакомые, причем такие, которые были бы достойны – она с намерением употребила это слово – приютить у себя пса, пользующегося правами члена семьи. На это Сиприано Алгор отвечал, что не припоминает, будто хоть раз упоминал каких-то друзей, перебравшихся в город, а собаку с собой берет, чтобы отвлечься от нежеланных дум. Марта же сказала, что если есть такие мысли, лучше уж поделиться ими с дочерью, благо она под рукой, а Сиприано Алгор сказал, что делиться с ней своими мыслями – все равно что поливать под дождем, ибо она их знает не хуже, а может, и лучше, чем он сам, не дословно, разумеется, не как магнитофонная лента, но самую их глубинную суть, а она тогда сказала, что, по ее скромному разумению, все как раз наоборот, не знает она никакой глубинной сути, а многие слова, которые слышала, служили только дымовой завесой, в чем, впрочем, нет ничего удивительного, ибо слова очень часто для того и предназначены, однако еще хуже, когда они вовсе смолкают и превращаются в стену непроницаемо-плотного безмолвия, налетев на которую не знает человек, что и делать. Вчера ночью сидела тут и ждала, через час Марсал пошел спать, а я все сидела да ждала, покуда досточтимый мой родитель изволил неизвестно где прогуливаться с собакой. Почему «неизвестно», тут, в окрестностях, в поле. Ну да, нет ничего приятней прогулки в поле ночью, когда ни зги не видать. Надо было тебе лечь. Я, разумеется, так в конце концов и поступила, чтобы не окаменеть. Тогда все в порядке и говорить больше не о чем. Нет, не все, совсем даже не все. Это почему же. Потому что вы лишили меня самого желанного. И чего же. Увидеть, что вы вернулись, только и всего. Когда-нибудь поймешь меня. Очень на это надеюсь, но не надо слов, бога ради, я устала от слов. Глаза Марты заблестели непролитыми слезами: Не обращайте внимания, сказала она, кажется, мы, слабые женщины, не умеем вести себя иначе, когда носим, все принимаем слишком близко к сердцу. Марсал крикнул со двора, что все погружено и можно ехать. Сиприано Алгор вышел, сел за руль, подозвал Найдёна. Пес, который и думать не смел, что привалит такая удача, пулей вскочил в кабину и уселся рядом с хозяином, улыбаясь во всю пасть и вывалив язык в блаженном ожидании путешествия, и здесь, как и во многом другом, люди подобны собакам, все свои надежды возлагают на то, что откроется за углом, а потом говорят, там видно будет. Когда же пикап скрылся за крайними домами, Марсал спросил жену: Ты что – разозлилась на него. Да вечно одно и то же – если не разговариваем, чувствуем себя несчастными, а разговариваем – не понимаем друг друга. Наберись терпения, не надо быть чересчур зорким, чтобы заметить – отец твой чувствует и ведет себя так, словно живет на острове, который с каждым днем уменьшается в размерах, как будто время откусывает от него по кусочку, один за другим, один за другим, заметь, он повез кукол в Центр, вернется – разожжет печь, однако все это делает, словно сомневаясь, есть ли прежний смысл в его действиях, словно желая, чтобы на его пути возникло неодолимое препятствие и он смог наконец сказать: Ну, вот и все. Думаю, ты прав. Уж не знаю, прав ли я, но меньше всего на свете хотел бы оказаться в его шкуре через неделю, когда все, что мы видим здесь, потеряет всякое значение или большую часть его, дом останется нам, но нам в нем не жить, печь потеряет свое имя, если некому будет каждый день окликать ее, и на шелковице появятся ягоды, только никто их не сорвет, и если даже мне, хотя родился и вырос под другим кровом, если даже мне трудно отлепиться от всего этого, то что уж говорить о твоем отце. Мы будем часто приезжать сюда. Ага, в загородный дом, как горько сострил отец. Разве есть другой путь, спросила Марта, ты же не уволишься, не станешь работать с нами в гончарне, мастерить посуду, которая никому не нужна, или куклол, которые никому не понадобятся. По тому, как сейчас обстоят дела, путь у меня один – во внутреннюю охрану Центра. Ты получил, чего хотел. Хотел, когда думал, что я этого хочу. – А что теперь. А теперь то, что в последнее время я научился у твоего отца чему-то, чего мне явно не хватало, ты, может быть, не замечала, но мой долг уведомить тебя, что человек, за которым ты замужем, гораздо старше, чем кажется. Вот удивил, мне выпало счастье присутствовать при том, как ты становишься старше, сказала с улыбкой Марта, но потом лицо ее стало серьезно: На самом деле сердце сжимается при одной мысли, что надо будет все это бросить. Они сидели рядом под шелковицей на одной из сушильных досок, смотрели на дом, стоявший прямо перед ними, на гончарню, выглядывавшую из-за него, а немного повернув голову, увидели бы сквозь листву и открытую дверцу печи, а утро было славное, солнечное, но прохладное, должно быть, погода менялась. Им было хорошо так сидеть, хотя и грустно, они испытывали почти счастье – в той меланхолической разновидности, которую оно нередко избирает для себя, но вот Марсал почти вскочил и вскричал: Чуть не забыл, нам ведь надо сходить к моим родителям, ставлю десять против одного, они повернут дело так, что переехать на житье в Центр должны они, а вовсе не твой отец. При мне они вряд ли заговорят об этом, дело тонкое, деликатное, а они соблюдают правила хорошего тона. Надеюсь, что так, надеюсь, ты окажешься права.

Не оказалась. Сиприано Алгор, возвращаясь из Центра домой, недалеко от дома увидел дочку с зятем, шедших навстречу. Марсал обнимал Марту за плечи, вроде бы утешая. Гончар затормозил и сказал: Садитесь, и не согнал Найдёна с переднего сиденья, понимая, что супруги желают вместе поместиться на заднем. Марта утирала слезы, а Марсал говорил ей: Брось, не огорчайся, ты же знаешь, что они за люди, не надо было мне тебя туда вести. Что там у вас стряслось, спросил Сиприано Алгор. То же самое, что и в прошлый раз, когда они заявили, что желают жить в Центре, что они этого заслуживают больше, чем кто-либо еще, что пора им наслаждаться жизнью, и говорили, не смущаясь, что Марта здесь же сидит, неудобно все вышло, и я прошу за них прощения. На этот раз гончар не сказал, что готов совершить обмен, не сказал, чтобы не бередить старую, но незажившую рану, но лишь осведомился: Ну и чем же кончилось. Я им объяснил, что жилье по правилам выделяется супругам с ребенком и в крайнем случае – еще одному члену семьи, поскольку его можно устроить в маленькой комнате, в принципе предназначенной для хранения всякого скарба, ну, то есть кладовки, одному, но никак не двоим, потому что двое там не поместятся. А они что. Они тогда спросили, что будет, если мы заведем еще одного ребенка, одного или нескольких, и я ответил, что в этом случае Центр предоставит нам квартиру побольше, а они – почему же в таком случае нельзя это сделать прямо сейчас, если родители охранника намереваются жить с ним вместе. А ты. Я сказал, что заявка не была подана в надлежащее время, что есть установленные сроки, правила и нормы, но что потом как-нибудь можно будет вернуться к этому вопросу. Убедил. Сомневаюсь, но все же от этой перспективы настроение у них малость улучшилось. До первого случая. Да, и доказательство этого – то, что они твердили, будто не они виноваты, что вопрос не был рассмотрен в установленном порядке, а я. Родители твои умом не обижены. Что есть, то есть, особенно мать, она у меня такая, своего ни за что не упустит, да и чужого тоже. Марта перестала плакать: Ну а ты как, как себя чувствуешь, спросил ее Сиприано Алгор. Я унижена и пристыжена, унижена – оттого, что должна была присутствовать при разговоре, направленном прямо против меня, а вмешаться не могла, оттого и пристыжена. Объясни-ка получше. Хотим мы того или нет, но права у них – такие же точно, как у нас, и это мы выкрутили дело так, что они не могут переехать в Центр. Не мы, а я, прервал ее Марсал, я один, потому что и сам не желаю жить со своими родителями, а ты и твой отец тут вовсе ни при чем. Но ведь и мы повинны в этой несправедливости. Знаю, что, со стороны глядя, меня можно осудить, но я поступил так сознательно и по доброй воле – и ради того, чтобы избежать больших бед и горших зол, ибо если я сам не захотел жить со своими родителями, то как я допущу, чтобы моей жене и ребенку пришлось их терпеть, любовь, конечно, объединяет, однако не всех, и бывает так, что те же причины, которые одних людей сводят, других – разводят. А как ты узнаешь, что наши причины помогут нам жить вместе, поинтересовался Сиприано Алгор. Есть одна-единственная причина, по которой я счастлив, что вы не мой отец, отвечал Марсал. Дай-ка, я угадаю. Это будет нетрудно. Потому что в этом случае не мог бы взять Марту в жены. Точно так. Оба рассмеялись. А Марта сказала: Надеюсь, что сейчас мое дитя уже приняло разумное решение родиться девочкой. Это почему же, осведомился Марсал. Потому что бедной матери невмоготу будет одной сносить такое умственное превосходство отца и деда. Теперь рассмеялись все трое, и слава богу, что по дороге в этот миг не шли родители Марсала, а не то непременно бы подумали, будто Алгоры смеются над ними всем семейством, а сыну их задурили голову так, что и он потешается над теми, кто подарил ему жизнь. Уже остались позади последние домики деревни. Радостно гавкнул Найдён, углядев на самом верху склона крышу гончарни, шелковицу, кусок боковой стенки печи. Знающие люди утверждают, что путешествия играют важнейшую роль в формировании духа, однако не надо быть светочем интеллекта, чтобы понимать, что носитель этого самого духа, сколько бы ни странствовал, должен в конце концов возвращаться домой, ибо только там может он получить и сохранить более-менее приемлемое представление о самом себе. Марта сказала так: Толкуем о несовместимости, о стыде, об унижении, о суетности, об однообразных и мелких амбициях и даже не подумали об этой бедной зверюге, которая даже не подозревает, что уже через десять дней останется без нас. Я думаю, сказал Марсал. Сиприано Алгор промолчал. Он снял правую руку с баранки и погладил пса по голове, как гладят ребенка. Когда пикап остановился перед поленницей, Марта вылезла первой и со словами: Пойду обед готовить – прошла в дом. Найдён не стал ждать, пока ему откроют переднюю дверцу, а протиснулся назад, перескочил через ноги Марсала и помчался к печи, поскольку внезапно и властно дал о себе знать мочевой пузырь. Ну, теперь, когда мы одни, расскажите, как приняли товар у вас. Да как обычно, как всегда, отдал накладные, выгрузил коробки, пересчитал, приемщик осмотрел кукол одну за другой и не нашел, к чему придраться, ни одна не побилась в дороге, краска нигде не облупилась, ты отлично справился с упаковкой. И все. Ты почему спрашиваешь. Мне со вчерашнего дня все кажется, будто вы скрываете что-то. Да нечего мне скрывать, все тебе рассказал, ничего не утаил. Я сейчас не про товар говорю, мне это не дает покоя с того дня, как вы приехали за мной в Центр. О чем ты, скажи толком. Сам не знаю, думал, вы мне объясните, например, что это за таинственные намеки были вчера за ужином. Сиприано Алгор молчал, барабанил пальцами по ободу руля и словно решал, какой ответ дать в зависимости от того, на четном ли или на нечетном числе оборвется эта дробь. И наконец сказал: Идем. Вылез из кабины и двинулся к печи, а Марсал шел за ним. Уже взялся было за одну из задвижек заслонки, но вдруг остановился и попросил: Марте не говори ни слова из того, что тут услышишь. Обещаю. Ни слова. Я же сказал. Сиприано Алгор открыл дверцу. В сиянии дня резко обнаружились выстроенные и сгруппированные фигурки, прежде незрячие во тьме, теперь ослепшие от света. Сиприано Алгор сказал: Очень может быть и даже весьма вероятно, что эти триста фигурок могут не выйти отсюда. Это еще почему, спросил Марсал. Департамент закупок решил провести опрос, чтобы оценить степень потребительского интереса, и та партия, которую я отвез сегодня, для этого и предназначена. Опрос по поводу глиняных фигурок, поразился Марсал. Так мне объяснил один из заместителей начальника. Тот, который был так нелюбезен с вами. Нет, другой, улыбчивый такой, симпатичный, без мыла, что называется, в душу влезет. Марсал подумал немного и сказал: Вообще-то, не все ли равно, мы через десять дней жить будем уже в Центре. В самом деле думаешь, что все равно, спросил тесть. Сами посудите, если результаты опроса будут положительны, мы еще успеем доделать этих кукол и передать их заказчику, ну а остальное будет отменено автоматически, в силу того неоспоримого факта, что если нет гончарни, то нет и товара. А если отрицательный. Тогда хочется сказать: Еще того лучше, избавит вас с Мартой от лишней работы, не надо будет ни обжигать кукол, ни расписывать. Сиприано Алгор медленно закрыл дверцу печи и сказал: Забыл упомянуть кое-какие стороны вопроса, хоть, может, и незначащие. Это какие же. Забыл, какую оплеуху получаешь, когда отвергают плоды твоего труда, забыл, что, если бы не совпали эти злосчастные события с переездом в Центр, оказались бы мы в таком же положении, как в тот день, когда у нас перестали закупать посуду, только уже без этой нелепой надежды, будто дурацкие куклы могут спасти нас. Жить приходится с тем, что есть, а не с тем, что было бы или могло бы быть. Восхитительная у тебя философия, восхитительная и умиротворяющая. Ну, уж простите, что большего не добился. Я тоже шагнул не очень уж далеко, однако с рождения страдаю неисцелимой головной болью как раз из-за мыслей о том, что бы было или что бы могло быть. И много ли достигли этим. Верно рассуждаешь, ничего я не достиг, и ты правильно сделал, напомнив мне, чем должны мы жить и живем, уж никак не фантазиями о том, чем бы могли быть. Утолив безотлагательную физиологическую потребность и размяв как следует ноги безудержной беготней по всему двору, приблизился Найдён, виляющим хвостом обозначая, как всегда, душевное довольство и сердечную приязнь, но на этот раз также подавая знак о приближении обеденного времени, то есть о необходимости удовлетворить еще одну потребность. Сиприано Алгор приласкал его, потрепав слегка за ухо: Придется подождать, пока Марта нас не позовет, паренек, по старшинству надо, нехорошо, когда дворового пса кормят раньше хозяев, сказал он ему. А потом – Марсалу, словно в этот самый миг пришло ему в голову: Сегодня растоплю печь. Вы же сказали – завтра, как вернетесь из Центра. Передумал, будет мне чем заняться, покуда вы отдыхаете, а не то, может, сядете в машину да покатаетесь по округе, после переезда в новый дом вам не скоро захочется отправиться погулять, и уж точно не в эти края. Приедем ли сюда или нет и если приедем, то когда, выяснится со временем, а пока скажите мне, неужто вы и впрямь считаете, будто я способен оставить вас тут одного швырять дрова в топку. Я и один вполне с этим справлюсь. Конечно справитесь, но раз уж я здесь, хотелось бы, с вашего позволения, вместе с вами затопить печь в последний раз, если он и вправду будет последним. Ладно, если так уж тебе хочется, после обеда займемся. Годится. И запомни – ни слова про опрос. Будьте покойны. В сопровождении пса, державшегося позади, они направились в дом и были уже в нескольких метрах от него, когда на пороге кухни появилась Марта: А я уж вышла вас звать, обед готов. Сначала собаку покормлю, сказал отец, от поездки у него, наверно, разыгрался аппетит. Его еда вон там, показала Марта. Сиприано Алгор взял кастрюлю и сказал: Пойдем со мной, Найдён, счастье твое, что ты не человек, а не то при виде всех этих забот и хлопот по твоему поводу заподозрил бы неладное. Миска Найдёна стояла, как всегда, возле конуры, и туда-то направился гончар. Вывернул в миску содержимое кастрюли и постоял минутку, глядя, как ест Найдён. А на кухне Марсал сказал: После обеда печь растопим. Сегодня, удивилась Марта. Отец твой не хочет оставлять на завтра. Спешки нет, у нас ведь еще три дня выходных. У него свои какие-то причины. И, как всегда, ему одному они известны. Марсал счел за благо не отвечать, ибо рот – такой орган, который тем надежней, чем плотнее закрыт. Вскоре на кухню пришел и Сиприано Алгор. Еда была уже на столе, Марта раскладывала ее по тарелкам. Несколько минут спустя Сиприано Алгор скажет: Печь сегодня растопим, а Марта ответит: Да, я знаю, Марсал сказал.