Сенека. Собрание сочинений - Луций Анней Сенека

людей сравнительно часто, но решительно ко всем, какие только могут случиться. Надо быть готовым на все.

Сколько раз погибали сразу города Ахаии и Азии! Сколько крепостей Сирии и Македонии было разрушено! Сколько раз война опустошала Кипр! Сколько раз рушился Пафос! Как часто приходилось слышать о гибели целых городов нам самим! А между тем сколь ничтожную часть человечества мы составляем. Вооружимся же сердцем против превратностей судьбы, тем более что всякое бедствие обыкновенно еще сильно преувеличивается молвою.

И вот сгорел до основания богатый город, бывший украшением всей страны, среди которой он был выстроен, и был виден издали благодаря расположению на небольшом холме. Но ведь время уничтожит до основания также и все другие города, которые теперь прекрасны и славны. Вспомни, сколько прекраснейших городов Ахаии разрушено до основания, так что теперь не осталось даже и следов, по которым можно было бы заключить, что они когда-то были здесь. И гибнут не только создания рук человека и произведения искусства и промышленности, рушатся сами хребты гор. Целые местности оседают, и страны, некогда далеко отстоявшие от берега моря, теперь покрыты морскими волнами. Внутренний огонь изменяет вид поверхности земли, уничтожает холмы, на которых он некогда горел, и сравнивает до общего уровня высокие горные вершины, служившие мореходам спасительными маяками. И если то, что создано самой природой, погибнет, то тем спокойнее должны относиться мы к гибели городов. Они и строятся в той мысли, что должны погибнуть. Ни один из них не избежит конца: или сила подземных, замкнутых газов наконец потрясет кору земли, под которой эти газы скопляются, или яростная сила подземных ключей разрушит и размоет все, что встретится им по пути, или ярость огня пробьет земной свод, или, наконец, старость, от которой ничто не уйдет, разрушит мало-помалу здания, или неблагоприятные перемены климата заставят жителей выселиться из города, и покинутые жилища разрушатся сами собою. Было бы слишком долго перечислять все возможные способы разрушения городов. Я знаю только одно: все творения смертных смертны, и мы живем среди вещей, которые должны погибнуть.

Такого рода рассуждениями стараюсь я утешить Либералиса, пылающего просто невероятною любовью к своей родине. Право, лучше бы любовь его уменьшилась теперь, чтобы потом тем сильнее вспыхнуть в более благоприятное время. Ведь часто бедствие только приуготовляет место новому благополучию. Многое падает лишь с тем, чтобы стать еще выше. Тимаген, известный своею ненавистью к Риму, говорил, что пожары этого города оттого причиняют ему сильное горе, что он знает, что вместо сгоревших зданий будут выстроены новые, гораздо лучшие. Весьма вероятно, что и в Лугдунуме все будут стараться о том, чтобы восстановить потерянное в более совершенном и прочном виде. Пусть их начинания произойдут при хороших предзнаменованиях, и пусть вновь отстроенный город проживет дольше прежнего. Ведь настоящему был с его основания всего сотый год – возраст, не превышающий продолжительности иной человеческой жизни. Построенный Планком Лугдунум вследствие удобства своего расположения весьма значительно разросся, хотя за время своего существования испытал несколько тяжких бедствий.

Приготовимся же понимать и переносить свою участь, тем более что против судьбы ничего не поделаешь. Она одинаково властна над царствами, над царями, над городами и над отдельными людьми. Поэтому нечего негодовать. Мы живем в таком мире, в котором все подвластно велениям судьбы. Поэтому или покоряйся им, или, если не хочешь, уходи, куда знаешь. Негодовать можно только на то, что несправедливо собственно по отношению к тебе лично. Но если твои несчастья составляют результат закона, который для всех одинаков: и для высших, и для низших, то примирись с судьбой, которая всем правит. Не следует мерить людей по высоте могильной насыпи или по пышности монументов, воздвигаемых вдоль дорог. Могила равняет всех. Мы рождаемся неравными, но умираем равными. То, что я сказал о городских жителях, применимо и к самим городам. Ардея и Рим одинаково подвергались разграблению. Люди различаются по происхождению и по блеску своих имен, только пока живут. Когда же наступает смерть, следует сказать – прости честолюбию, ибо для всех, кто засыпан землей, существует один закон. Мы равны также и относительно страдания: все мы одинаково хрупки и одинаково смертны. Александр Македонский однажды принялся за изучение геометрии. Несчастный! Он должен был узнать из нее, как ничтожна наша земля, на которой он сам занимал весьма ничтожное место. Я говорю: несчастный, потому что он должен был узнать, что не по праву присвоил себе прозвище великого. Ибо разве можно быть великим на песчинке? Предмет, преподававшийся Александру, был труден и требовал значительного умственного напряжения, к которому был совершенно неспособен бешеный человек, направлявший свои помыслы за океаны. Поэтому он заметил учителю: «Учи меня более легким способом». На это ему наставник сказал: «В геометрии для всех только один способ». То же можно сказать и о природе вещей: то, на что ты жалуешься, для всех одинаково. Никому не бывает легче, но всякий, кто хочет, может сам облегчить свою жизнь путем равнодушия. Придется в жизни испытать горе, голод, жажду, старость, если на долю выпадет долгая жизнь, болезнь, утраты и, наконец, смерть.

Не верь только окружающим тебя: во всем этом еще нет беды; все это можно перенести, и страх перед этим только результат предрассудка. И смерть нам страшна только потому, что о ней говорят как о чем-то страшном. Но нет ничего нелепее, как бояться слов. Стоик Деметрий весьма остроумно заметил, что на речи глупцов следует обращать столько же внимания, сколько на бурчание в их желудке: «Решительно все равно, – говорил он, – раздаются ли звуки из их рта, или из желудка». Нелепо бояться, что о тебе скажут дурно дурные. Но раз вы беспричинно боитесь молвы, то боитесь и того, чего бы никогда не боялись, если бы вас не побуждала к страху эта самая молва. А так как хорошему человеку не должна вредить дурная слава, распускаемая о нем, то и мы не должны думать дурно о смерти. И о ней идет дурная слава, но никто из тех, кто бранит смерть, не испытал ее. А между тем несправедливо и самоуверенно бранить то, чего не знаешь. Если же ты знаешь что о смерти, так только то, скольким она была полезна, скольких избавила от мучений, нужды, жалоб, казни, скуки. Мы не будем подвластны никому, если смерть будет в нашей власти.

Письмо XCIII

О долголетии

Я бы хотел, чтобы в своем письме, в котором ты оплакивал смерть философа Метронакта, находя, что он и мог бы, и должен бы был жить дольше, ты выказал более справедливости. Вообще, ты