Ржавый меч царя Гороха - Андрей Белянин

— Свершилося, православные! Грядёт конец свету али уже как бы не пригрёб! Настал апокалипсиса верный час, ибо мёртвые из гробов восстали-и!

Судя по тому, что ему никто не возражал, всем было жутко интересно. И не потому, что какой-то там мертвец где-то воскрес — у нас тут по всему городу недавно мёртвые немцы друг за дружкой косяком воскресали. А просто потому, что знали: с чего бы ни начал свою дурную речь мстительный дьяк, закончит он по любому смертным проклятием всей милиции…

— Фома, будь другом, подвези поближе, — тихо попросил я. — Мне же тоже любопытно!

— А любопытной Варваре на базаре знаешь что оторвали? — попыталась урезонить меня бабка, но я знал ответ и был непреклонен:

— Нос!

— А любопытному китайцу?

— Сотник Еремеев, вперёд! — не ввязываясь в рифмованную дискуссию, приказал я, и Фома дёрнул поводья, прищёлкнув языком.

Через пять минут слышимость заметно улучшилась…

— Днесь был я в том отделении, прости его, Господи, за грехи смертные, ибо несть ему прощения ни на земли, ни на небеси! Взашей гнали меня, сирого, заступника вашего пред царём-батюшкой, коий и не ведает, какую змеюку подколодную пригрел на грудях своих белых…

Картинка, нарисовавшаяся у меня в голове, была слишком вульгарна, чтоб описывать её в деталях. Одного бородатого Гороха в чёрном лифчике хватило, чтоб меж лопаток побежали мурашки. Чего с этими грудями делала змея, почему-то с Митькиным профилем и в моих погонах, даже предполагать не хочу, самому страшно…

— Дык я же с горя великого, за русский народ радеючи и по славе государства любимого страдаючи, крепостью духа исполнился, Господу Богу помолился, да и… на кладбище побег! Туда, где за оградою, в земле неосвящённой, душегуб Никитка-участковый покоится. И чего ж энто я там вижу, а?!

…А вот тут я понял, что, пожалуй, выслушал достаточно, как здесь выражаются, пора и честь знать. В смысле сваливать отсюда подобру-поздорову, пока этот глашатай социальной справедливости нас не заметил и не сопоставил дважды два. Хотя, кстати, не факт, что дьяк у нас таблицу умножения знает. Но обсчитывать при выдаче жалованья умеет преотличнейше…

— А могила-то евонная и вскрыта! А в гробу-то евонном никого и нет! Убег, родименький! Вот ведь просил же вбить ему кол осиновый в сердце, покуда его не зарыли… Ить всем же спокойнее будет, а теперь что?! Теперича обрёл сыскной воевода лицо своё истинное, и по ночи станет бродить по улицам нашим упырь в милицейской форме!

— Да будя врать-то… — наконец не выдержал кто-то из мужиков.

— Я вру?! — Голос дьяка Груздева наполнился таким драматизмом, что куда там Кобзону с песней про юный Октябрь и важность первого шага. — А вон гляньте-ка на соседнюю улицу! Видите, как сама Яга — костяная нога, глава отдела богомерзкой экспертизы, из Лукошкина в Испанию католическую эмигрирует? Чует, поди, что и за ней, старой, упырь страшный придёт?! И всё ихнее отделение перекусает, а успокоится, тока когда всех упырями наглыми сделает! Вот тогда уж и держись за шапки, добрый люд лукошкинский…

Увы, моя шибко умная домохозяйка не придумала ничего умнее, как свистнуть лошади.

— Гони, сотник, ежели жизнь дорога! — подпрыгивая вместе с телегой на ухабах, орала Яга. — Да не твоя, не боись, а дьяка Фильки… У меня нынче нервы ненадёжные, пришибу с маху клюкой, не помилую! Быстрой смерти не обещаю, но и в ранг мучеников спиногрыза энтого кособородого вводить не хочу. Гони, гони давай!

— Держи ментов, православные-э-э… — с тяжким душевным надрывом неслось нам вслед, но рыжая кобыла мчалась, словно мифический Пегас, и хоть за нами никто не гнался, из городских ворот Лукошкина мы вылетели так, будто нашу телегу в зад пнули!

Стражники у ворот даже не поняли, что мимо них просвистело. Кобыла закусила удила, и хоть как-то притормозить её сотник Еремеев смог за поворотом в сторону речки Смородины, в берёзовом перелеске. Мы, все четверо, отдышались, бабка поправила платочек, Фома вытащил из сена упавшую шапку, я выплюнул попавшую в рот соломинку, кобыла нервно стряхнула пену с удил и одарила нас самым мстительным взглядом.

— Кто-нибудь может мне объяснить, с какого перепугу мы так резко дёрнули наутёк?!

— Дак ить дьяк же, Никитушка…

— Гражданин Груздев, как всегда, трепался на публику, ничего большего! — твёрдо пресёк я всяческие попытки жалких оправданий не по существу. — Вы могли просто при всех дать ему подзатыльник, и он бы заткнулся. А теперь, видя наше бегство, полгорода попрётся на кладбище проверять могилу участкового. И угадайте, что они там найдут?

Баба-яга кротко вздохнула, не поднимая на меня глаз.

— Развороченную яму, пустой гроб и полное отсутствие тела! А вы мне ещё и воскрешать запрещаете?!

— Да я ж не ради своих капризов старушечьих, я ж по нужде служебной, интересов следствия ради…

— Поехали, Фома. — Прекращая бессмысленный разговор о вечном, я махнул рукой. — Едем в монастырь, уточняем все вопросы относительно возможного пребывания у них царевны Марьяны. Потом домой. И к вечеру я объявляю о «воскрешении участкового». Всё! Протесты не принимаются!

Бабка показала мне язык, думая, что я не вижу, но слова против не сказала.

Еремеев скромно дождался, пока мы оба выпустим пар, и тихо тронул поводья. Меня вновь полузакидали сеном, и кобыла неспешной рысью повлекла служебную телегу нашей опергруппы вперёд по неровной просёлочной дороге. Я пригрелся, тоскливо размышляя о том, как давно не выбирался за город…

Было ещё тепло, но уже не жарко. Над головой в медленном вальсе проплывали кучевые облака, мягко шумели кроны берёз, тронутые ранней осенней позолотой, гудели шмели, пряно пахло сеном. Я вдруг почувствовал себя совершенно чуждым всей этой среднерусской идиллии.

— Все мы, дети больших городов, давно оторвались от естественного дыхания жизни. Мы забыли, кто нас создал и чем мы обязаны матери-природе. Дышим выхлопными газами, едим всякую дрянь из супермаркетов, уходим с головой в виртуальный мир компьютерных игр. Мы разучились общаться друг с другом, просто говорить, ощущать, удивляться. Да и вообще, в эпоху деструктуризации человеческого сознания роль каждого мыслящего индивида, возможно, заключена в том, чтобы лишний раз не…

Моя домохозяйка, доселе сидящая с открытым ртом, вдруг резко пришла в себя и без предупреждения врезала мне клюкой по лбу.

— Аи! — мигом опомнился я. — Что случилось?

— Энто мы у тебя, мил-дружок, спросить хотели, — тревожно переглянувшись с Еремеевым, проворчала Яга. — Ты в себе ли, Никитушка? А то ить речи какие-то странные ведёшь, ровно умом не слегка сдвинулся…

— Вот ещё раз меня так по голове стукнете, и точно сдвинусь, — краснея от стыда, буркнул я. — Далеко нам ещё до этого вашего монастыря?

— Ну он покуда не мой, я навродь в монашенки податься не собиралася. Однако ежели хорошим шагом, так и получасу не пройдёт, как там будем. Вот тока я сказать забыла — вам, мужикам, туды нельзя.