Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

Этот пастух стащил у меня 10 тысяч лей! Это были припасенные на черный день деньги, вырученные торговлей ворованными деталями бочек во время работы на лесной делянке. Пропажу я обнаружил только на следующий день! Да, я еще плохо разбираюсь в людях. Всегда узнаешь что-нибудь новенькое. Непонятное должно становиться понятным. Во мне тоже дремали способности, о которых я не подозревал. Разве я сам добыл эти деньги честным путем?

Начинался ясный погожий день.

Ветра не было, и солнце одарило синеву неба своим жарким поцелуем. Пружинисто, едва не вприпрыжку, шел я по дороге, которую так хорошо описал мне Франц. Клоповый яд перестал действовать. Кожа снова стала гладкой, припухлости на лице прошли без следа, и я не испытывал ни малейшего желания почесаться. И вообще чувствовал я себя на удивление хорошо! Солнце слепило глаза, отражаясь от девственной белизны снега. Меня затопило чувство ничем не сдерживаемой любви! Мне было тепло, а ведь день только начался. Я снял кэтчулэ и пошел дальше с непокрытой головой. Я посылал небу воздушные поцелуи. Вольность леса и гор окружила меня, где-то недалеко находилась и моя цель, к которой я стремился всей душой, — деревянная мельница на Путне и лесопилка — мой приют, мое убежище от зимних невзгод и бедствий. Пока все шло по плану. В такой погожий, ясный, просто золотой день со мной не могло случиться ничего плохого. Около полудня я должен добраться до убогого кабачка в глуши, где обычно собирается всякая шваль — так сказал мне Франц. «Проходи мимо и поторапливайся, не вздумай там задержаться», — наставлял он меня. Потом я должен буду увидеть полуразрушенную водяную мельницу. Мельница не работает. К ней ведет узкая тропинка. «Иди по ней», — сказал мне Франц. Наступил полдень, и я действительно услышал лай собак и увидел кабак, больше похожий на разбойничий притон. Должно быть, здесь замышлялись злодейства! Кабак отбрасывал на снег длинную темную тень. Я обогнул кабак десятой дорогой, потом после мельницы свернул налево. Все шло как по писаному. Правда, иногда тропинка оказывалась под снегом, и я не сразу понимал, куда мне идти дальше. Я шел по лесу практически без дороги, но ориентировался по колеям. За время скитаний я стал более наблюдательным, и моя уверенность в этот день меня не подвела. Снег прочерчивали многочисленные, обрамленные льдом роднички и ручейки, вытекавшие, видимо, из Путны, горной речки, на которой стоит лесопилка. Эти ручейки были предвестниками. Франц, конечно, предупредил меня, что идти придется долго — весь день, но желание попасть к цели было так сильно! Я почти бежал вперед, не думая об отдыхе. Путна! Путна, где ты? Я начал сходить с ума, как и всегда, когда надолго оставался один. Иногда я перепрыгивал через небольшие водопады, хотя вполне мог бы перейти через них по перекинутым бревнам. Но ни Путны, ни лесопилки пока не было.

Всякий раз, когда лес становился реже, а дорога начинала подниматься в гору, во мне вспыхивала надежда, тотчас сменявшаяся разочарованием. Ничего, кроме снега, деревьев, долин и гор, — вблизи и вдали. День между тем клонился к вечеру. Меня окружала безмолвная нетронутая страна. Местами, как выброшенные на берег корабли, высились сугробы. Их изъеденные солнцем остовы отбрасывали на снег длинные синеватые тени. Да, день подходит к концу, солнце скоро закатится за горизонт. Меня постепенно стало одолевать беспокойство, приподнятое настроение улетучилось, я начал лихорадочно размышлять, мои мысли пошли по пути, на котором нет места надежде. К лесопилке ездят на санях, к ней ходят люди, а потом возвращаются. Не может же она быть совершенно отрезанной от внешнего мира! Несмотря на то что была ветреная ночь со снегопадом, кто-то же должен был побывать на этом работающем предприятии! Но я не видел никаких следов. Может быть, я пошел не тем путем? Может быть, я свернул, не дойдя до мельницы? Нет ли другой дороги? Точно ли я усвоил описание дороги? Не слишком ли сильно я волновался, обходя зловещий кабак? Я так радовался, что мне удалось незаметно для собак пройти мимо него! Не допустил ли я в спешке какую-нибудь ошибку? Неосмотрительность, за которую мне теперь приходится расплачиваться?

О, эти проклятые сомнения! Эти страхи и сомнения, одолевающие при тусклом свете сумерек уходящего дня. Солнце уходит, уходит безвозвратно, его невозможно ни задержать, ни остановить. Скоро опустится ночь со своим ледяным дыханием, а ты один, и ум твой начинает мутиться. Большие надежды сменяются чувством жалкой безысходности. Мне хотелось есть, я мерз, я ничего не мог понять. Я уже должен быть на лесопилке, ведь Франц так мне сказал! Но ночь неумолимо приближалась, а она не знает милосердия!

Спички!

Я вздрогнул и начал лихорадочно рыться в пустом кармане! Спичек не было! Они остались у пастуха, я даже точно вспомнил место, где они были. Ночью я курил сигареты, которые дал мне Франц. Спички я положил на топчан, возле стены. Да, там они и остались лежать! Я не мог тогда ни о чем думать, кроме клопов! Какой же я дурак! О чем я только думал? Что же теперь будет?

Забытый у пастуха коробок спичек означал для меня почти смертный приговор. В какие только ситуации не попадает человек! Жизнь стоит пять пфеннигов, но я был сейчас настолько беден, что не мог купить даже спичек. О чем я только думал, когда сегодня ночью держал в руках коробок спичек!

Я пошел дальше. Собственно, что еще мне оставалось делать? Плакаться звездам? Устроить самому себе спектакль, разыгрывая сцену отчаяния? Нет, ничем не смог бы я разжалобить равнодушную природу; надо было противостоять ей, напрягая все силы, пока они меня окончательно не покинули. Я должен вести себя, как зверь, без истерик и не ожидая сочувствия. Выбор был невелик: жить или умереть.

Естественно, до лесопилки я дошел, так сказать, в последнюю минуту. Отличная работа, я вышел точно к ней — глаза мои уже успели привыкнуть к темноте. Из ущелья мне улыбнулись два освещенных окна, а вскоре до моего слуха донеслось журчание Путны.

— Ты дошел! — сказал я вслух.

Что сказать еще, я не знал. Надо было помолиться? Возблагодарить судьбу? Об этом я тогда не думал. Ты дошел! Да, ты дошел! Больше я ничего не сказал. Думаю, что если на меня в тот момент смотрел кто-то свыше, то этот кто-то был удовлетворен и этим.

Я замедлил шаг, хотя дорога поднималась в гору. Из трубы вьется дым! Я разглядел его на фоне ночного неба. Конечно, из трубы шел дым, что же еще могло из нее идти? Но тогда это показалось мне чудом — из трубы вертикально вверх шел дым. Его столб был похож на поднятый хвост пушистого кота. Я вышел на большую площадку, загроможденную всякой всячиной, но мне было не до нее. Я видел только дом, откуда струился свет. Я подошел к крыльцу и открыл дверь. Должно быть, обитатели его сильно удивились. Четверо дюжих обветренных мужчин поднялись со своих мест, вопросительно глядя на меня. В их глазах я прочел: «Кто такой? Вор? Разбойник с большой дороги? Кто ты такой?»

— Откуда ты взялся? — строго и резко спросил меня господин Шинья.

Это мог быть только он.

Я ответил ему на ломаном румынском.

Господин Шинья снова уселся на табуретку и, смеясь, стукнул себя по бедру.

— Говори со мной по-немецки! Говори по-немецки, дорогой мой товарищ. Откуда ты идешь?