Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев

с коричневыми, отчаянно шелушащимися стволами и невесомыми лохмами кожи, скрипуче болтающимися на ветках – раз есть березки, значит, место под ними твердое, неплывучее, значит, есть возможность удержаться вместе с ними и человеку, а наглого уголовника пустить на самый низ бездони.

– Давай, давай, уркаган, – призывно выкрикнул он, – давай за мной! Тут места на весь твой барак хватит – всех можно утопить!

Квелый в ярости выплюнул еще один осколок гнилого зуба и, повертев головой, рванулся напрямую, без всяких обходов стороной, к березкам, наперерез «куму».

– Давай, давай, наездник, слезший с параши, – подзадорил его «кум». Обозвать пахана «наездником, слезшим с параши» – это серьезно. Место у параши обычно отводят самому неавторитетному зеку, ниже которого в лагерной иерархии уже нет никого, – если только «петух», чью задницу используют все, кому не лень, было бы только желание вогнать свой первородный отросток в дырку, ничего общего не имеющую с влагалищем. Но тем не менее все бригады уголовников, все мужские бараки имели своих «петухов», иначе говоря – дамочек.

Сравнить пахана с «петухом» – хуже этого ничего нет в лагерном мире, приговор выносится мгновенно, и пока он не будет приведен в исполнение, за виновным будет неотрывно ходить тень, поскребывать подушечкой большого пальца по острию ножа…

– Главное, говно из своей параши не пролей, – прокричал «кум».

Квелый, двигавшийся ему наперерез, убыстрил ход, но не успел – через несколько минут «кум» уже обтопывал сапогами землю около берез, нащупал несколько твердин, как нащупал и несколько бездоней – провалов, которые способны засосать человека целиком. И так засосать, что утопленника не наймут никогда. Даже великий актер Кадочников, недавно сыгравший в кино «Подвиг разведчика» роль специалиста по добыче того, чего нет, не отыщет.

– Давай, давай, парашин друг, шустри быстрее, я тебе тут место приготовил. Комаров хоть своей вонью немного отгонишь, не то заели…

От такого унизительного выпада «кума» Квелый, как пикирующий немецкий бомбардировщик, задергался и чуть не упустил выпавший из руки ломик, успел подхватить его на лету, пролаял часто, угрожающе:

– Через две минуты я тебе глаз на жопу натяну! Понял, козел недоделанный?

Через две минуты он действительно вспрыгнул на хлипкий березовый колок, где продолжал танцевать, брызгаясь грязью, «кум», ловко ухватил его за шею и легко, очень виртуозно, без всяких усилий затолкал в болотный провал, в вонючую черную глубь, – места здешние Квелый знал лучше «кума», и повадки болотных провалов знал лучше, и проворнее его был, да и силенок у него было побольше.

«Кум», поняв, что дело его плохо, совсем плохо, так завопил, что небо задрожало. Квелый, зло сверкнув золотом зубов, поставил острие ломика ему на темя и что было силы нажал.

Ломик не только вдавил «кума» в жидкую болотную плоть, но и проломил ему черепушку. Квелый так и не сумел вытащить железяку, она ушла вместе с «кумом» в болото.

– Хэ-э-э! – победно заорал Квелый, взмахивая руками – его захлестнул восторг. Единственное, чего ему было жалко – удобный ломик, который не раз выручал в пиковых ситуациях, – он был гораздо удобнее ножа.

Китаев увидел около себя старого, обросшего редкими седыми клочьями волос человека с опущенной головой и проваленным ртом, покосился на него и не сразу узнал.

Это был бывший дивизионный начфин Савченко, совсем сдавший, постаревший, выглядел он так, что людей в гроб кладут в лучшем виде. Выходит, что Савченко не убили, он выжил… Тогда где же он скрывался? Как уцелел? Скорее всего, помогли зеки-фронтовики из другого барака.

Из-под косо нависших на лоб нескольких седых клоков волос Китаев увидел красный, едва ли не вывернутый наизнанку глаз Савченко. Бывший начфин упрямо и зло смотрел на березовый колок, потом вцепился пальцами в винтовку, которую Китаев держал в руке.

– Дай, – по-птичьи невнятно проклекотал он, – ну! Дай винтовку! – Сдул со лба волосы.

– Зачем она тебе, дед? – неловким тоном проговорил Китаев, хотя мог бы ничего не говорить, – и без вопросов все было понятно, и вообще Савченко был таким человеком, в таких годах, что ему нужно было помогать.

– Кому дед, а кому подполковник Савченко Григорий Григорьевич, – проклекотал прежним невнятным и сиплым птичьим голосом бывший финансист. – Дай сюда винтовку! – клекот набух грозным звоном.

Понимая, что творится в душе этого человека, Китаев отдал ему винтовку.

Бывший начфин ловко перехватил трехлинейку, вскрыл магазин, увидел, что тот заряжен целиком, стреляных патронов нет, и в ту же секунду загнал заряд в ствол. Патрон был новенький, в заводской смазке, с золотым капсюлем.

– Я, конечно, не видел, сука уголовная, как ты мне выбивал зубы, – прошепелявил Савченко и неожиданно шмыгнул носом – расслабился, – как надругался над боевым офицером, но то, что ты сделал, не забуду никогда… Понял, ублюдок?

Квелый не слышал этих слов, он праздновал победу и не видел беды, нависшей над ним, но в следующий миг почуял неладное. Руки, болтавшиеся у него над головой, неожиданно сделались бескостными, обвисли, он стал ниже ростом, попятился и чуть не угодил в болотный провал, в котором уже находился почетный жилец – «кум», командовавший четвертым бараком. Дернулся в одну сторону, в другую – бесполезно, похоже, ногами он уже зацепился за топь, – хотел совершить что-то еще, но Савченко не дал ему этого сделать – обрубил на этой минуте время и выстрелил.

Савченко был метким стрелком, – фронт вообще научил его многим нужным вещам, – угодил Квелому точно в лоб. Квелый откинулся назад, руки его, вновь ставшие бескостными, привычно взлетели вверх двумя мутузками и опали. Вторую пулю Савченко также всадил в голову пахана. Заряд у патрона был усиленный, из черепа Квелого вылетели розовые, похожие на рыбьи молоки мозги. Бывший начфин хотел убедиться в том, что Квелый точно убит.

«Шестерки», сопровождавшие пахана, завизжали, засуетились, им стало страшно, зашаркали ногами по колку, стремясь как можно быстрее покинуть страшное место, но не знали, куда бежать, – всюду были ямы, из которых выплескивалась черная жирная грязь. И грязь эта была страшнее земли, выкопанной из могилы. Савченко выбил из винтовки пустую, чадящую дымком гильзу, загнал в ствол новый патрон. Произнес тихо и жестко:

– Т-твари! Вы не должны жить на свете, не имеете права! – Покосившись на Китаева, добавил: – Всех, кто шелушил мне рот молотком, я убью. Понятно?

– Понятно, товарищ подполковник, – четко, как на фронте, ответил Китаев.

Вскинув винтовку, Савченко выстрелил вновь – бил он, почти не целясь, действовал почти механически, интуитивно… Но стрелял метко.

– И никакой кодекс, никакие уголовные законы для меня не существуют, – прошамкал бывший подполковник зло, стрельнул из-под седой, неряшливо обкусанной челки жгучим цыганским взглядом, – здесь они – не указ. Указ может быть только один: злом ответить на зло, насилием на насилие.

– Не только у тебя он один, подполковник, – произнес Егорунин, недобро морщась, –