Роман Галицкий. Русский король - Галина Львовна Романова

- Послан я, - Михайло надул щёки, - к тебе, светлый князь, с грамотой от князя Рюрика, - он кивнул отроку, стоящему позади, тот подал скреплённую печатью грамоту. - Просил передать тебе Рюрик Ростиславич, что отправил ты сына своего к королю угорскому, не справившись со мною. Так ты уговор княжий нарушил.

Святослав принял грамоту, сломав печать. По старческой слабости глаз читать не стал - ему было довольно и того, что он услышал от посла.

- Так сват мой Рюрик считает, что я ряд княжий нарушил? - переспросил он.

- Истинно так, - важно кивнул Михайло. - И ведомо князю моему, что будто бы ты желаешь взять Галич под себя.

- Вот оно как, - Святослав рассердился. Он не был рад, что правда выплыла наружу так рано - Глеб наверняка не успел доехать даже до Погорыни, пограничной с Галицкими землями волости. Но как бы то ни было, а теперь приходилось делиться куском пирога - ссоры Святослав не хотел, ибо радел за мир между князьями.

- Что ж, - после недолгого молчания с неохотой заговорил он, - ворочайся, передай князю своему Рюрику мои слова: «Брат и сват! Я не на тебя сына послал поднимать короля, но на своё орудие. А ежели ты хочешь идти на Галич, то вот - я готов». Всё ли понял? Ступай!

Недовольный вернулся с посольства боярин Михайло, недоволен остался его словами Рюрик Вышлобый - слышалось ему пренебрежение в ответе Святослава. У меня, мол, свои дела, но ежели хочешь, прими в них участие. Долго пересылались князья гонцами. Ссорились без конца. Васильковна, жена Святослава, доводила до слёз свою невестку Рюриковну. Рюрик в отместку не пускал Святославовых бояр на порог.

Дело чуть было не дошло до ссоры - вышегородский князь требовал, чтобы киевский отозвал назад сына и согласился на прежний ряд. Но тут вмешался митрополит.

Ставленник Царьграда Никифор, прибыв больше как тайный послух константинопольских патриархов, постепенно полюбил Русь, свыкся с её бедами и радостями. Не хуже некоторых русских людей видел он главную беду огромной богатой страны - усобицы и распри. Всяк тянул одеяло на себя, стремился отхватить кусок пожирнее. Пока князья спорили друг с дружкой об уделах, бояре тащили в свои скотницы и житницы всё что плохо лежит, выколачивая из холопов последнее. На дорогах пошаливали лихие людишки, а с окраин грозили половцы, дикая чудь да бродники с Понизья. Собраться бы всем вместе - с одного удара отбили бы охоту воевать у тех, других и третьих. Так нет же - своя рубаха ближе к телу. А иноплеменники жируют, пока князья делят землю.

Митрополит Никифор, как и многие другие отцы церкви, не делил землю на Новгородчину, Галицию, Киевщину, Поросье, Залесье и Смоленщину. Для него это была одна земля - Русская. И беды её отдельных краёв он воспринимал как беды всей страны.

То, что в Червонной Руси установили свою власть католики, не нравилось Никифору. Давно уже враждовали две ветви одной христианской религии, доказывая, какая истиннее, боролись за души людей. Опасался Никифор, что отпадёт Галиция от лона истинной веры, потому и старался примирить между собой князей. «Се иноплеменници отъяли вашу отчину, - говорил он им вместе и порознь, - лепо и вам потрудиться, воротить её назад». Ездил Никифор в Вышгород, навещал Святослава в его палатах и добился-таки своего. Помирились князья, собрали полки - Святослав призвал сыновей, Рюрик поднял братьев - и отправились к Галичу.

Худо пришлось Заславу - наравне с простыми ратниками попал он в поруб. Ему, как боярину, досталось даже больше других - заклепали ему на шее железное кольцо, от того кольца протянули цепь ко вделанной в стене скобе. Ни днём, ни ночью не снимали оков.

Короткой была цепь. Только и мог Заслав что встать у стены днём да прилечь ночью. А к окошку, что было прорублено под потолком, подойти не получалось - цепь натягивалась и отбрасывала его назад. Оставалось только сидеть в полутьме поруба и, потирая шею, смотреть на крошечное светлое пятнышко.

Там, за окном, играло лето. Прошелестела берёзовыми листочками Троица. На селе праздновали Семик, и девушки, взявшись за руки, пели величальные песни:

Пойдём, девочки, завивать веночки!

Завьём веночки, завьём зелёные.

Стой, мой веночек, всю недельку зелен.

А я, молодешенька, весь год веселёшенька!

Когда-то так же пела и его молодая жена Ярина. Пела она так и в год свадьбы, думая, что пророчит ей песня счастливую долгую жизнь, - а сама легла в сырую землю через два месяца после венчания.

Несколько раз с воли долетали девичьи голоса. Осторожные, дрожащие от жалости и любопытства, они окликали пленных. Но ни одна девушка ни разу не подошла к окошку, не протянула внутрь узелок с гостинцами - на страже возле поруба стояли угры. Стерегли пленных не хуже половцев, плетьми гнали русских девушек прочь, чувствуя свою силу.

* * *

Своим человеком стал у угорского королевича боярин Борис Семёнович. Вместе с Володиславом Кормиличичем, который, кажись, при любом князе чувствовал себя вольготно, да с Фомой Тудорычем они ныне заседали в боярской думе на передних местах. Угорские воеводы прислушивались к их речам. Частым гостем бывал у боярина воевода Мокий Великий - подрастала дома у воеводы дочь, ладил он обвенчать её с сыном Бориса Семёныча, Пересветом. Он как раз и гостил у него, пил крепкий боярский мёд, настоянный на чабреце да мяте, заедал сладкими пирогами и, мешая русские слова с венгерскими, латинскими и польскими, вёл с боярином задушевную беседу. Борис Семёныч медов не жалел, подливал гостю и подливал, вытягивая на разговор.

В дверь поскреблись, заглянул дворовый человек, Мирошка, повращал глазами - дескать, нужда до тебя, боярин.

- Поди! Поди, - зашипел на него Борис Семёныч. Мирошкина голова исчезла, но вскоре появилась снова.

- Боярин Вышата до тебя, господин, - дрожащим шёпотом повестил Мирошка.

- Пущай пождёт! После!

Загордился Борис Семёныч. Что до боярина Вышаты, тот родом не велик, деревеньки его худы, дом крайний в улице. Ему ли с ним водиться ныне, когда он с уграми вот-вот породнится! Да и сына заодно пристроит. Вспомнил Борис о Вышате позже, когда уже провожали его слуги хмельного воеводу Мокия, помогая взгромоздиться на коня. Мокий орал венгерские застольные песни, в пьяном кураже хлестал холопов плетью, кричал что-то про нерасторопных русских, поминал их по матери. Наконец-то его вытолкали за ворота, и Борис Семёныч наказал отрокам доставить ясновельможного пана до терема и сдать там с рук на руки в целости и сохранности.

Возвращаясь назад, Борис Семёныч и вспомнил о боярине Вышате. Уставший, взопревший, тот уже и не был рад, что пришёл, и смотрел на хозяина дома побитым псом.

- Не гневись, Вышата, - поприветствовал его добродушный после выпитого и съеденного Борис Семёныч. - Сам должон понимать - вот как времена повернулись. Ныне уграм не подмажешь - худо проживёшь. А у меня сын в талях - как тут не расстилаться перед ними!.. Уж прости! Проходи, отведай моего мёду - на чабреце настоян! Крепок!