Ни океанов, ни морей (сборник) - Евгений Игоревич Алёхин

— держит их. Выхожу в подмосковном городе. Здесь теперь живу. Пятнадцать минут от платформы, вот дом, в подъезде приятно прохладно, поднимаюсь на второй этаж. О. выдала мне комплект ключей, вхожу, как к себе домой. В квартире хуже, чем в подъезде, но лучше, чем на улице.

Толик издает звуки — что-то среднее между писком и чириканьем. Привлекает к себе внимание. Подхожу к клетке, открываю дверцу и глажу его шею и грудку. Толик поднимает передние лапки, замирает. Ему одновременно страшно и приятно. Устанавливаю колесо, чтобы он немного побегал. В такую жару мы позволяем ему бегать в колесе не дольше двух-трех часов в сутки, иначе он перегреется.

Иду в душ. Долго стою под прохладной водой. Не вытираясь, выхожу в комнату, ложусь на диван и закрываю глаза. Вода испаряется с кожи, стараюсь тщательно прочувствовать этот процесс.

Звонит О. и спрашивает, как прошло мое собеседование.

— Прошло удачно.

Кажется, что меня возьмут, — говорю. Она тоже надеется, что меня возьмут. Как Толик? — спрашивает она. Ничего, позволил ему немного побегать. Сейчас уже сниму колесо, говорю.

О. предлагает встретить ее после работы на платформе.

Хорошо, встречу.

Снимаю Толику колесо — хватит, вечером еще побегает.

Скоро мы с О. идем домой вместе. Держимся за руки, она в маске, я без. На секунду отпускаю О., вытираю свою ладонь футболкой, вытираю ее ладонь своей футболкой, снова беру за руку.

Дома О. уделяет пять минут Толику: тоже гладит, разговаривает с ним, подсыпает корм. Потом идет в душ. Жду немного, даю ей время вытащить тампон и смыть кровь в одиночестве.

И захожу к ней.

Намыливаю ее шею, спину, руки и ноги, потом смываю пену. Целую ее. О. нежно дрочит мне одной рукой, одновременно намыливая другой, потом смывает гель для душа. Выходим в комнату, мокрые. О. устанавливает Толику колесо. Стелим полотенце, ложимся на диван. Целуемся, осторожно, чтобы не задохнуться от духоты. Она ложится боком ко мне.

Толик бесконечно бежит в своем колесе.

Морги переполнены. Медленно двигаюсь, чтобы не потеть, целую О. в шею и в ухо.

Не уверен, что меня возьмут на работу. Так получается: заполняю анкеты, прохожу собеседования, и все хорошо. Служба безопасности проверит анкету, и мне перезвонят. Но уже с четырех мест не перезвонили. Хотя не привлекался никогда даже за административные правонарушения.

Может быть, думаю как-то неправильно, может быть, живу как-то неправильно, и меня включили в черный список? Может быть, теперь никогда не устроиться на работу, во всяком случае, официально?

Переворачиваю О. на спину и ложусь сверху. Она смотрит мне в глаза, я ныряю в ее взгляд и бегу, как Толик в колесе.

Мой телефон звонит, торфяные болота горят, а люди дохнут от жары, как мухи.

Загрязнение превышает норму в восемь-десять раз. Не исключено, что у всех, кто дышит сейчас этим воздухом, через несколько лет начнутся серьезные проблемы со здоровьем.

Кончаю, и О. прижимает меня к себе.

Вредные вещества оседают в организме, и, пока правительство РФ делает вид, что ничего не происходит, мы отравляемся. Через десять лет окажется, что последствия для нас серьезны, чуть ли не как для жертв Чернобыля.

О. не выпускает меня. Лежу на ней, и мы смотрим друг другу в глаза. Колесо крутится и поскрипывает. Целуемся, раскаленный воздух гудит, голова немного кружится. Телефон снова звонит.

Тянусь к своим шортам, О. не выпускает меня. Отвечаю на звонок, еще находясь в ней.

— Да? — спрашиваю и не верю, что буду говорить с реальным человеком по телефону.

Это звонит наш басист. Все ли в силе с выступлением в Петербурге?

— Да, двадцать девятого числа.

Все в силе.

Покупай билеты.

Что-то спрашивает, что-то отвечаю и выключаю телефон.

Лежим, чувствую, что уже окреп в ней, чтобы продолжить.

Целую и разгоняю поршень по кочкам, а мир, кажется, не сможет дотянуть до конца этого лета.

О. закатывает глаза и нежно сокращается, глубоко дышу и еле уже держу свое тело над ней, упираясь в диван трясущимися руками. В глазах темнеет, нужен кислород.

На следующей неделе температура должна упасть до +32.

Со стоном падаю на О., губами — к ее губам. Одна знакомая девочка-блядь сказала как-то за пивом на детской площадке:

— Это как маленькое сердечко бьется в тебе.

О. прижимается ко мне и говорит это во второй или третий раз.

Любит меня.

Ей говорил это раньше, и теперь, как хожу по краю, не совсем верю и отвечаю:

— Я тебя.

Через какое-то время встаю и снимаю Толику колесо. Он должен отдохнуть.

О. тоже встает, убирает полотенце, перепачканное кровью.

Идет в душ. Прислушиваюсь из комнаты к звуку воды. Почему-то знаю: утром я должен собрать вещи и уйти. Уже вижу, как буду сидеть на платформе, задыхаться от недостатка кислорода и жалеть, что не остался с ней. 

После работы 

Офис находился недалеко от площади Восстания. Петр отдал накладные и зашел в туалет умыться. В принципе, он почти не замарался и планировал оставить здесь инструмент, чтоб иметь возможность прогуляться без рабочей сумки. Петр снял грязную футболку, помылся над раковиной: лицо, шею и подмышки, вытерся (здесь у него было свое полотенце), надел чистую футболку. Отряхнул влажной рукой джинсу — Петр выглядел хорошо, правда, под коленом был след от монтажной пены, а слипоны немного запачкались в штукатурке. Но в этом даже что-то было — модный работяга: потертые зауженные джинсы, обувь на босу ногу. Сегодня Петр заработал три тысячи двести рублей, установив антресоль и отремонтировав вещевой шкаф. Получилось быстро и без проблем, рабочий день можно было считать более чем удачным. Петр посмотрелся в зеркало, немного смочил волосы, чтобы не поднимались, и остался доволен своим видом.

— До завтра! — сказал он на ресепшене и оказался на улице.

Еще не было пяти часов, когда Петр вышел на станции метро «Проспект Ветеранов». Он не стал ждать троллейбуса, пошел домой пешком через весь проспект. Слишком хороший майский день, первый неожиданно и по-настоящему теплый, к тому же подруга Петра уехала на сессию в Москву. Спешить было просто некуда.

Он зашел в «Новый книжный», где выбрал книгу из оранжевой серии «Альтернатива». Книга стоила двести шестьдесят рублей, у Петра как раз хватало мелкими купюрами и монетами, тысячные разменивать не пришлось. Он расплатился, вышел и направился дальше в сторону улицы Партизана Германа, на которой жил. Руки и шею приятно согревало солнце, справа