Титулярный советник - Валерий Пылаев

— Вряд ли я могу обвинять вашу светлость хоть в чем-то, — вздохнул я. — В конце концов, мы все приложили руку к тому, что сейчас происходит — так или иначе. И я не могу даже догадываться, что будет дальше.

— Дальше? — Багратион на мгновение задумался. — Подозреваю, учения будут завершены досрочно. Одаренные юнкера сейчас куда нужнее в столице, чем здесь. Но вряд ли вы уедете раньше, чем через неделю.

— Почему? — спросил я. — Зачем оставаться?

— Чтобы дождаться и встретить государыню императрицу. Ее величество едет сюда — чтобы лично почтить погибших. — Багратион сделал многозначительную паузу. — И чтобы наградить тебя, Саша.

— Меня?!

— Именно. Я могу сколько угодно ворчать и находить твое вечное желание лезть на рожон неуместным, неподобающим и даже глупым. Но сейчас нам нужны герои. — Багратион улыбнулся одними уголками губ. — Нужны, как никогда раньше.

— Для встречи слева — на карау-у-ул!

Зычный голос Мамы и Папы прокатился над строем, и полторы тысячи с небольшим штыков одновременно взметнулись в небо. Я тоже подхватил винтовку от ноги, выполнил команду и вытянулся, как струна — хотя уже и так стоял по стойке “смирно”.

Все должно пройти идеально — иначе нас зря гоняли последние трое суток чуть ли не без перерыва. Всех одинаково — и видавших виды дядек с унтерскими погонами, и сиятельных князей из Пажеского Корпуса натаскивали ходить единым строем и выполнять команды так, будто мы носили одинаковую форму уже сто лет, а не только последнюю неделю. Подготовка к встрече ее величества оказалась, пожалуй, даже сложнее двухдневной дороги из столицы, но оно того стоило.

День настал. Вряд ли хоть кто-то назвал бы его радостным — слишком хорошо все помнили, что случилось — и видели, сколько грузовиков с гробами ушло в сторону Пятигорска. Не раз и не два я замечал, что Богдан с Чингачгуком не спят по ночам — да и сам то и дело вздрагивал от любого громкого звука снаружи. И потом еще долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в тишину — не громыхнет ли железо, не застучит ли снова чертова автоматическая картечница.

Генералы — начальники училищ — увеличили ночные караулы втрое, расставили по периметру полковые орудия, и теперь в лагере круглые сутки дежурил хотя бы один Одаренный не ниже четвертого магического класса. Но даже эти меры уже не казались достаточными. Даже после десятичасовой муштры я долго не могу уснуть — и только потом проваливался в странное полузабытье. Но легче не становилось — там меня неизменно поджидали видения, после которых выйти на утреннее построение помятым и с синяками под глазами казалось не такой уж и дурной затеей. Странные сны о выжженном городе, синеглазой девчонке и чудищах на лестнице приходили все реже — теперь их сменили другие.

Я снова и снова видел панцер — огромный, чуть ли не с трехэтажный дом размером. Плюющий огнем, громыхающий железом гусениц. Медленный — но неуязвимый. Каждую ночь я оказывался рядом, сжимая в руках бесполезную гранату — и ничего не мог сделать. На гладкой броне я не замечал ни выступов, ни люков. Даже прорезей — и тех не было. Слепая машина двигалась на ощупь, пыталась раздавить… и каждый раз я успевал проснуться.

Но — день настал. Мы встали, вылезли из душных палаток, кое-как умылись и привели себя в порядок. Натянули форму: не парадную и даже не повседневную, а полевую — обычную солдатскую “зеленку”. Но зато выстиранную, свежую и с еще вечером надраенными до блеска пуговицы и пряжками. Строй юнкеров — насколько я мог видеть в обе стороны — блестел золотом так, что становилось больно глазам. Но куда ярче сияли нагрудные иконостасы высших чинов, расположившихся за наспех сколоченной трибуной. Начальники училищ, местные генералы, Багратион, еще три или четыре статских чина в парадной форме — всего два десятка с лишним.

Не так уж и много, учитывая ранг прибывших гостей — но каждый понимал, почему сегодня решили обойтись и без оркестра, и уж тем более без прессы — всех газетчиков караулы тормозили на въезде в лагерь, и Мама и Папа заверял: внутрь не проскочит даже мышь.

День настал. И пусть повод для визита императрицы и был одновременно страшным и печальным — господам юнкерам оказывалась великая честь. И этого у нас не уже не могли отнять ни террористы-народовольцы, ни загадочные заговорщики, ни их страшные машины — никто. Солнце ярко светило прямо в прикрытую фуражкой макушку, и даже громадина Бештау еще больше зазеленела. Древний великан будто тоже приоделся для особого случая, как следует надраив свою единственную форму.

На фоне всего этого великолепия небольшая фигурка в длинном платье, приближавшаяся слева в окружении сияющих орденами генералов, казалась совсем не величественной, а скорее наоборот — неуместно скромной.

Впрочем, наверняка и это было тщательно продумано — вплоть до одежды. Темной, пожалуй, даже траурной — но не черной. Строгой — но не чересчур. Наверняка из безумного дорогой ткани и достаточно солидной даже для императорской особы — и все же простой. Чем-то напоминающей самый обычный наряд женщины средних лет.

Самой обычной женщины — и вряд ли среди выстроившихся в шеренги юнкеров нашелся хоть один, кто на мгновение не вспомнил оставшуюся дома мать.

Вспомнил и я.

— Равняйсь! — рявкнул Мама и Папа, опуская взятую подвысь саблю. — Смир-р-рно!

Я выпрямил уже успевшие слегка затечь руки, втыкая винтовку прикладом в землю и замер.

— Здравия желаю, господа юнкера.

Голос у ее величества оказался под стать внешности. Серьезный, звучный — но одновременно мягкий. Негромкий — но я слышал каждое слово. И что-то подсказывало: дело не только в том, что три роты из Владимирского построились прямо напротив трибуны.

Наверняка не обошлось без какой-то хитрой магии.

— Здравия желаем, ваше императорское величество! — громыхнули в один голос полторы тысячи глоток.

— Вольно.

Государыня чуть нарушила церемониал — последнюю команду перед торжественной речью должен был отдавать Мама и Папа. Но никто, разумеется, и не подумал мешать. Я чуть расслабился, но продолжал стоять ровно, стараясь не упустить даже секунды происходящего. Многие уже знали, сколько продлится и чем закончится импровизированный парад. Знали, что ее величество произнесет речь перед строем.

Но вряд ли многие догадывались, о чем именно она будет говорить.

— Рада видеть здесь всех вас — живыми и здоровыми. Знаю, вам говорили, что мой визит — это величайшая честь, которой удостоятся немногие, — начала императрица. — Но и для меня не меньшая честь видеть всех вас. Будущих офицеров, отважных защитников отечества, потомков славных родов, цвет дворянского сословия и достойнейших из тех, кому по праву рождения не досталось высшей благодати, называемой Даром.

Государыня не обошла вниманием никого — ни князей, ни тех самых кухаркиных сынов.

— И я от всей души радуюсь, что наша встреча случилась. Радуюсь, хоть каждый здесь и помнит, какая трагедия стала для нее причиной. — Ее величество на мгновение смолкла. — Мне больно думать, скольких отважных юношей и мужчин я не вижу перед собой сейчас. Сколько достойных солдат и офицеров погибло из-за вероломного предательства тех, кого клялись защищать с оружием в руках, принимая воинскую присягу. Сколько их погибло, не дрогнув и до конца исполняя свой долг с оружием в руках. Сколько блестящих судеб оборвалось раньше срока из-за вражеской пули, выпущенной рукой не иноземного захватчика, а своего же брата, рожденного на российской земле!