Неправильные дети - Хана Тук

– Как мило с вашей стороны! – пробасила Милу и закашлялась.

– Было приятно познакомиться с вами, господин Поппенмейкер. Я вернусь за пошлиной через десять дней.

– Десять дней, договорились, – просипела Милу. – Счастливого пути.

Спельман была уже у двери, когда вдруг обернулась, сдвинув брови.

– А где пятый ребёнок?

Лотта вздрогнула.

– Милу готовит лекарство для меня, – быстро ответила Милу.

– Понимаю, – произнесла Спельман. – Уверена, вы будете заботиться о ней так же хорошо, как она о вас. Но мне пора. Мне с этим грузом предстоит долгая дорога в Амстердам.

Она сунула фолиант себе под мышку и через несколько секунд выскользнула в ночь.

Ветер звучно захлопнул входную дверь за представительницей органов опеки. Милу уронила ниточки марионетки и шумно выдохнула, после чего присоединилась к друзьям. Все пятеро стояли у окна и наблюдали, как Спельман запихивает учётную книгу в корзинку велосипеда, выруливает к мосту с открытыми воротами и выезжает на тёмную дорогу.

А Эдда Финкельштейн всё ещё обреталась в саду, она выдёргивала сорняки у стены и наблюдала за мельницей. Управляющая польдером приподняла фуражку, когда Спельман проехала мимо, и Милу не сомневалась, что любопытная бровь Эдды неумолимо полезла вверх.

Милу зарычала.

– Почему эта женщина не оставит нас в покое?

Лотта задёрнула занавеску.

– Если бы Эдда на нас донесла, Спельман вела бы себя по-другому. Нет, Милу, мы сами виноваты. Мы поступили неосмотрительно и забыли про пошлину.

– Пятьдесят гульденов, – сказал Сем тихим голосом.

Мальчик выглядел совсем опустошённым.

А Моцарт испустил резкое:

– Пи-и-и-и!

– На такие деньги, наверное, можно дом купить, – предположила Лотта.

– Или билеты в Азию, – добавил Эг.

– Или пять особенных сирот, – заметила Милу.

В течение нескольких минут, показавшихся им очень долгими, никто не раскрывал рта. Снаружи ветер набирал силу, скулил и выл, совсем как безысходные мысли у Милу в голове.

– Значит, мы купим нашу свободу, – наконец произнесла она. – У нас есть десять дней, чтобы всё устроить. Найдём деньги, заплатим ей и навсегда избавимся от опеки.

Друзья посмотрели на неё так, словно она сморозила несусветную глупость.

Уши Милу защипало.

– Я понимаю, шансов у нас мало, но…

– Нет, – отрезала Лотта

Милу буквально увидела, как бешено крутятся шестерёнки у Лотты в голове, пока она пытается найти решение. Но затем подруга поникла.

– На этот раз действительно невозможно.

– Но…

– Нам надо поспать, – проговорил Сем. – За оставшиеся несколько дней мы должны выжать всё из этих тёплых постелей. А утром обсудим, куда можно отправиться…

Милу посмотрела на каждого по очереди, отказываясь верить, что они так легко сдались.

– Вы хотите уйти?

Эг покачал головой.

– Мы будем вынуждены уйти.

Один за другим они повернулись и отправились спать: все, кроме Сема и Милу.

Теперь они вдвоём сидели за кухонным столом, касаясь друг друга вытянутыми ногами, устремив взгляды в окно, за которым поблёскивал иней. Оба молчали.

Усталость навалилась на Милу. Она не позволит, чтобы у неё отняли мельницу. Она не может. Она просто должна быть такой же храброй и умной, какими наверняка были её родители и сестра, где бы родные ни находились.

Должен найтись способ сделать так, чтобы они впятером жили на мельнице.

Остальные скоро уснули, пар от дыхания поднимался над одеялами.

– А театр… это то, о чём ты всегда мечтала, верно? – спросил Сем.

– Почти, – ответила Милу.

Она не упомянула, что здесь не хватает одного ключевого компонента: её семьи. Сем поймёт, что она чувствует. Он всегда понимает. Они помолчали ещё некоторое время, глядя на кружащиеся пылинки и сверкающий иней.

– Сказать, что мне снилось? – тихо спросил Сем.

Милу резко вскинула голову.

– Цирк де Люмьер, – ответил он, печально улыбаясь.

Милу нахмурилась. Три года назад в Амстердам приехала парижская труппа. Все пятеро рисковали попасть под трость Гассбик, когда выбрались из приюта, чтобы посмотреть, как артисты торжественно проедут по улице, направляясь в парк. Клоун вручил им рекламную афишу. Ту самую, которая сейчас была одной из самых дорогих её сердцу вещей. Памятный сувенир, напоминание о миге счастья в океане тоски. Она до сих пор помнит, какие у её друзей были лица в тот день.

Тогда она в первый раз увидела искреннюю улыбку Фенны.

– Ты хочешь быть клоуном?

Сем закатил глаза.

– Конечно, нет! Хотя, наверное, у меня бы неплохо получалось.

– Ну и?..

– Через несколько дней после того случая я чистил водосток перед приютом, и мимо проходили акробаты. Они надели длинные плащи поверх костюмов, но я всё равно их узнал. Одна из них, женщина, у которой кожа была темнее, чем у Эга, зацепилась плащом за решётку. Я сразу подбежал к ней и предложил зашить ткань. Мы поболтали, и она рассказала, что костюмы всегда рвутся, а во всём мире не найдётся столько ниток, чтобы хватало на постоянную починку.

Сем умолк. Милу ждала, когда он продолжит, думая, почему он всё это скрывал. Мальчик заговорил вновь, а его лицо омрачилось.

– Когда я заявил ей, что у меня есть несколько идей, связанных с цирковыми нарядами, она предложила взять меня в ученики художника по костюмам, – произнёс он. – Она хотела пойти в приют… прямо к самой Гассбик. На следующий день труппа должна была отправиться в Данию.

Милу попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.

– А потом?

Сем скованно улыбнулся, но глаза отвёл.

– Разумеется, я сказал ей, что не поеду.

– Сем! Но почему?

Но Милу понимала, что уже знает ответ.

– Я не мог вас бросить. Хотел подождать, когда у каждого из вас будет семья, а затем уйти. И ещё я думаю, что некоторым вещам не суждено сбыться, – он скорбно улыбнулся. – Поэтому ты была не единственной, кто пытался сделать так, чтобы тебя не взяли какие-нибудь приёмные родители. Если честно, мне даже стараться особенно не пришлось. Мои уши делали всё за меня.

Милу могла только смотреть на него. Ради них четверых Сем отказался от своей мечты?