Солнечные часы - Ширли Джексон

— Надо же мне будет чем-то заняться, — ворчливо пояснила она.

Единственные оставшиеся книги включали «Настольную книгу бойскаута» тети Фэнни, энциклопедию, французскую грамматику Фэнси — чтобы девочка не забывала то малое, чему успела научиться с помощью мисс Огилви, — и «Мировой альманах». Больше никаких письменных источников решили не сохранять, и постепенно эти книги стали называть «несгораемыми», чтобы отличать от остальных, предназначенных для сжигания.

— В Тибете мышьяк используется при изготовлении бумажной массы, — заметил как-то Эссекс, отодвигая коробку с консервированным тунцом, чтобы освободить место для коробки с теннисными мячами. — В Тибете бумага считается страшно ядовитой, и задерживаться в тамошней библиотеке опасно для здоровья. Проще говоря, в Тибете лучше не проводить тихий вечер на диване с книжечкой — зачастую это оканчивается смертельным исходом.

В начале июля мисс Огилви нашла в летнем домике платок, принадлежащий миссис Хэллоран: он был обвязан вокруг шеи мертвого ужа, а тот был обмотан вокруг ветви кипариса. Взволнованная мисс Огилви сообщила о находке капитану, а тот — миссис Хэллоран. Последняя велела ему избавиться от неожиданного сюрприза; капитан вырыл ямку в дальнем конце розария и похоронил змею вместе с платком.

Согласно записям, которые прилежно вела миссис Уиллоу, десятого июля снова устраивали сеанс с зеркалом. На этот раз Глория рассказала, что видит фруктовые деревья, отяжелевшие от плодов; маленькие, едва различимые фигурки, купающиеся в ручье; табун лошадей, несущийся вдаль — олицетворение дикой свободы. Под давлением вопросов она сообщила, что двадцать седьмого августа жители Большого дома собрались в столовой на ужин, как обычно; двадцать восьмого сидели и разговаривали в гостиной; двадцать девятого танцевали — кажется, на лужайке. Тридцатого августа зеркало ничего не показало. На вопросы о тридцать первом августа, о первом и втором сентября Глория на секунду уловила отблеск того зеленого, нетронутого мира, который видела в прошлый раз, но когда ее попросили вернуться к тридцатому августа, сперва она увидела лишь темноту, а затем отпрянула в ужасе, крича, что ей обожгло глаза. Пришлось уложить ее в постель с мокрым полотенцем на лбу и снотворными таблетками из запасов Мэри-Джейн.

«Таким образом, — записывала миссис Уиллоу в блокноте, — тридцатое августа и есть тот самый день, последний день жизни на земле…» И затем добавила трясущейся рукой: «Боже, храни нас!», что было совсем не в ее характере.

— Но я настаиваю на том, чтобы мы забаррикадировались изнутри! — воскликнула тетя Фэнни и добавила, озаренная: — Знаете, это как ребенок, который прячет голову под одеяло. Разумеется, мы непоколебимо верим в моего отца; и все-таки хотя его защита распространяется на дом и всех присутствующих, я считаю, нужно обязательно закрыть окна и запереть двери.

— Как по мне, — вмешался капитан, — так больше похоже, что мы надеемся, будто нас никто не заметит. Хотя в вашего отца я верю безгранично, — подчеркнул он специально для тети Фэнни.

— Мне эта идея не по душе, — медленно произнесла миссис Уиллоу. — Больше похоже, что мы не доверяем отцу тети Фэнни. Тут двух вариантов быть не может: либо он нас защитит, либо нет.

— Это ведь он нам велел забаррикадироваться изнутри! — раздраженно парировала тетя Фэнни. — Наоборот, таким образом мы идем ему навстречу: демонстрируем, что готовы сами предпринять необходимые действия для собственной защиты, а не ждать сложа руки, пока он все сделает за нас.

— Ну, одеяло на окне мало от чего защитит, — прямолинейно заявила миссис Уиллоу.

— А может, смысл в том, чтобы занять нас чем-нибудь на период ожидания? — предположил Эссекс.

— В момент опасности животные инстинктивно прячутся, — заметила миссис Хэллоран. — Я нахожу сравнение тети Фэнни с ребенком под одеялом не таким уж глупым…

— Мы будем чувствовать себя в большей безопасности, это точно, — сказал Эссекс.

— Или одеяла на окнах нужны лишь для того, чтобы мы не выглядывали наружу, — тихо предположила Глория.

— Я — повеса, — констатировал Эссекс. — Мне следовало родиться в то время, когда молодому человеку было проще занимать деньги — или вообще не рождаться…

— Глупенький! — укорила его Глория. — Солнце светит, небо такое ясное, мы сидим рядышком на скамейке, совсем одни, и тебе больше не о чем поговорить, кроме как о своей персоне?

— Мы гораздо умнее Джулии с капитаном, — заметил Эссекс, — мы можем уйти отсюда. Дойдем до деревни — ты ведь уже однажды перелезла через ворота, значит, сможешь еще раз — и отправимся пешком до города, если понадобится. Или подождем автобуса в холле гостиницы. Если мы не захотим оставаться в городе — а я рискну предположить, что ты захочешь перебраться подальше, — то мы уедем так далеко, как только сможем, и поселимся временно в другом отеле, или гостинице, или пансионе — в общем, найдем какую-нибудь меблированную комнату. Во всех меблированных комнатах, в которых мне доводилось побывать, всегда стоит плетеная мебель, а на стене висит картина с изображением «Моста Вздохов». Только придется откуда-то раздобыть денег… Короче говоря, один из нас должен будет найти работу.

— Это несложно, — ответила Глория. — Я могу работать.

— Да, наверное, придется тебе, больше некому. Я буду сидеть в меблированных комнатах и притворяться писателем. А когда ты придешь домой с работы после долгого, утомительного дня — ты будешь продавать билеты в кинотеатре…

— …драгоценности в киоске универмага…

— …то должна будешь немедленно спросить, как у меня прошел день. Мне нужно будет раздобыть бумагу и ручку для убедительности.

— «Как у тебя прошел день, дорогой?»

— «Неважно, любимая: одна баллада, три пасторали, что-то вроде триолета и набросок научной статьи о Фрейде». Глория, — сказал Эссекс, поворачиваясь, чтобы взглянуть ей в глаза. — До этого момента я ни разу не любил…

— Я знаю, — отозвалась Глория. — Я прекрасно тебя понимаю…

— Я хочу быть твоим спутником в новом мире, чистом и сияющем; и в то же время я хочу быть твоим мужем в этом мире и жить с тобой в убогой нищете, в которой живут семейные люди. Я хочу меблированные комнаты, работу, грязные пеленки по углам, плохую еду — ты умеешь готовить?

— Превосходно.

— Тебе придется готовить скверно, чтобы соответствовать моему идеалу. Я мечтаю о таком вот мрачном, тягостном будущем, которое возможно лишь здесь и сейчас. Я стал бы мириться с твоим долгим отсутствием на работе в киоске…

— …в билетной кассе…

— …с твоей посредственной готовкой…

— Я отлично готовлю.

— …и плохой уборкой…

— Я прекрасно умею содержать дом.

— …и твоими вопящими детьми…

— Дети чистенькие, опрятные, воспитанные, и все давно уложены спать.

— …но я всегда буду бояться. Или, по крайней мере, до тех пор, пока длится это «всегда».