Русские чернила - Татьяна де Ронэ

– Я больше не могу, – прошептал Николя на ухо Мальвине.

– Держись, хотя бы из вежливости, – ответила она.

И оба сосредоточили внимание на мадемуазель Минг, которая все время указывала на Николя пальцем. Они никак не могли понять, чего она хочет. Месье Вонг сопел и пыхтел как паровоз, силясь помочь, но выходило только хуже. Вдруг послышался пронзительный рев. Все головы повернулись к британской мамаше, которая стоически тащила куда-то свое визжащее и лягающееся чадо. Когда визг затих, мадемуазель Минг снова начала показывать пальцем на Николя, размахивая при этом руками, как жирная кудахчущая курица крыльями.

На экране «Блэкберри» высветился номер Франсуа. О, спаситель Франсуа! Николя с облегчением схватил телефон: «Извините, я должен ответить на звонок». Он сорвался с места и выскочил на террасу, не глядя на Мальвину и уже предвидя, как она потом будет его пилить: «Бросил меня на съедение этим занудам-китайцам, побежал к своему телефону…» Наконец-то Франсуа позвонил. Старина Франсуа, на него всегда можно было положиться. Он всегда оказывался там, где нужна его помощь. Он всегда был рядом, никогда не давал ему пропасть. Франсуа – единственный настоящий друг.

– Эй, привет, приятель! – крикнул в трубку Николя нарочито низким голосом, ожидая в ответ услышать: «Здорово, второгодник!»

Но в трубке повисло молчание, как перед грозой, когда вот-вот ударит первый раскат грома.

– Алло! Ты на линии?

И тут голос Франсуа, громкий и ясный, произнес:

– Ты кем себя возомнил, придурок?

У Николя язык прирос к нёбу. А Франсуа продолжал ледяным тоном:

– Ты мне звонишь в час ночи, пьяный вдрабадан, а потом посылаешь какую-то слюнявую эсэмэску. Ты знаешь, что я встаю рано, даже по субботам, что у меня жена и маленькие дети. Ты, конечно, даже не поинтересовался, как их зовут, потому что тебя сейчас ничего не интересует, кроме Николя Кольта. Я рад известию, что ты пишешь свой будущий бестселлер на райском острове, в то время как мы, мелкие людишки, тянем тут свою унылую лямку. Я не понимаю, во что ты превратился, и, честно говоря, понимать не желаю. И не звони мне больше. Это ни к чему не приведет.

– Погоди! – взмолился Николя, к которому наконец вернулся дар речи. – Не разъединяйся!

– А я еще не закончил, – холодно сказал Франсуа. – Я прочел статью Лоранс Тайефер, наверное, как и вся Франция сегодня утром. Знаешь, она права. Ты не более чем разовая вспышка, фуфло, ты превратился в товар. Я предвидел, что так получится. И Дельфина тоже. Истина в том, что ты никогда не сможешь написать другую книгу. Не выйдет из тебя писателя. Чтобы писать, надо выстрадать то, о чем пишешь. Надо кровью облиться. Ты ведь страдал, когда провалил конкурс. Кровью обливался, когда узнал, кто на самом деле был твой отец и какой смертью, возможно, умер. Ты свою книгу брюхом написал. А теперь ты живешь за счет своего успеха. Он тебе ударил в голову. Ты пресытился. Ты растрачиваешь себя, шляешься по миру, красуешься на обложках журналов. Ты у нас король «Твиттера». А на самом деле ты ничего уже не напишешь, Николя.

Тишина. Франсуа разъединился. Николя вгляделся в роскошную синеву Средиземного моря. Почему все вокруг выглядит таким спокойным и безмятежным, когда у него внутри бушует ад? Пароходы плывут, солнце сияет, постояльцы обедают, кругом слышится смех, чайки летают… Все та же распрекрасная картинка. Еще всего только три часа. Остаток дня будет сплошной цепью всяких неприятностей, он в этом не сомневался. Что ждет его дальше? Об этом даже думать не хотелось. Медленно, еле волоча ноги, он вернулся к столику и дрожащей рукой положил телефон рядом с собой. На тарелке все остыло. Есть больше не хотелось.

– Я наконец поняла, что хотела сказать мадемуазель Минг, – с торжествующей улыбкой заявила Мальвина, не замечая, какое у него лицо. – Она интересуется, чем ты занимаешься.

Николя никогда не чувствовал себя таким подавленным. Он-то сначала решил, что мадемуазель Минг его узнала, ведь его книга очень хорошо продавалась в Китае. Обессиленно опустившись на стул, он жестами изобразил, как он пишет, потом взял в руки воображаемую книгу и начал ее листать. Мадемуазель Минг очень внимательно следила за его руками, а когда поняла, о чем речь, ее черные глаза вспыхнули восторгом. И глаза месье Вонга тоже. Они захлопали в ладоши и принялись кланяться. Они впервые в жизни встретили писателя. Как это замечательно, как это волнующе! Они спросили, как его зовут и как называется роман. Николя устало написал все на клочке бумаги. Они медленно, с трудом разбирали его почерк, потом снова согласно закивали и заулыбались. Мальвина тоже улыбнулась.

Месье Вонг ободряюще похлопал его по плечу и с широкой улыбкой произнес:

– Настанет день, и вы будете очень знамениты! Удачи вам, месье!

В августе девяносто третьего, когда Теодор Дюамель пропал в море у берега Гетари, а «Hobie Cat» нашли через два дня возле Андая, его семья томилась ожиданием. Ждали подтверждения того, что он действительно умер. Ждали, что его тело выбросят на берег волны. Эмма и Николя провели в ожидании все лето. Они не выходили из дому. Сидели в своей маленькой квартирке и ждали. Николя спрашивал себя, каким образом им сообщат? Позвонят по телефону? Пришлют письмо? Придет полицейский? Задать этот вопрос матери у него не хватало духу. Эмма выглядела совсем потерянной.

Друзья, которые собрались у них в день исчезновения отца, теперь наведывались ежедневно. Они готовили еду, ходили за покупками, делали уборку в кухне и в ванной, застилали постели. Они ласково гладили Николя по голове, целовали и называли «маленьким молодчиной». Из Бельгии приехала с мужем сестра Эммы, Роксана. Они остановились в отеле в конце улицы. Нина, Лионель и Эльвира Дюамель примчались с Лазурного Берега и жили в «Палас-отеле». Нина без конца повторяла: «Тео просто попал в аварию. Все обойдется. Он наверняка где-нибудь в больнице и скоро даст о себе знать». Почему она была в этом так уверена? Николя наблюдал, как бабушка энергичными шагами марширует взад-вперед по столовой, с сигаретой в руке. А мать словно приросла к телефону, глядя перед собой затуманенными глазами. Она вздрагивала и бледнела при каждом звонке, а потом дрожащей рукой клала трубку. Николя слышал, как она тихо говорила кому-то: «Нет, нет, пока никаких известий. Я вам позвоню. До свидания, спасибо. До свидания».

Каждый вечер Николя засыпал в слезах. Взрослые ложились поздно, друзья часто засиживались до утра, и всю ночь из соседней комнаты доносились их голоса и тянуло сигаретным дымом. Иногда дверь со скрипом открывалась, и ему на лоб ложилась мягкая материнская ладонь. Потом мать исчезала.

Луч прожектора перебегал с одной стены на другую. Этот луч с детства околдовывал Николя. Его мощный свет помогал морякам безопасно пристать к берегу даже в шторм, миновав самый коварный водоворот. Он отлично освещал кресты на скале Непорочной Девы возле Большого пляжа, в том месте, где суда попадали в полосу прибоя и разбивались о прибрежные рифы. Почему же прожектор не помог отцу найти дорогу к берегу? А вдруг он все-таки вернется?