Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович

Вильчур усмехнулся.

— Ну, хорошо. Сейчас я закончу и пойдем к лесу. Мне нужно посмотреть, зацвел ли чабрец, а по дороге и поговорим.

Емел откликнулся, казалось, безразличным тоном:

— С удовольствием буду вас сопровождать. Люблю чабрец и секретные дела. А здесь у меня уже нет работы…

Выдержал паузу и добавил:

— Правда, сегодня еще следовало бы сделать настойку из тех валерьяновых корней, но какой-то пьяница выпил весь спирт и в доме нет ни капли. Значит, пойду с вами.

Василь кашлянул.

— Хм… У матери там еще полбутылки есть.

— Есть?.. — заинтересовался Емел. — Вот времена настали, что даже матери вместо молока спирт держат. Но как же, мой дорогой Рох Ковальский, я добуду у твоей благородной матери эту жидкость? Эта женщина такая неотзывчивая и готова заподозрить меня в какой-то личной заинтересованности по отношению к этому картофелю в жидком состоянии. Могу ли я довериться твоей ловкости, юноша, и вручить тебе функцию транспортировки упомянутой бутылки?

Василь посмотрел на него недоверчиво.

— Может, да, а может, нет, но принести ее я вам могу.

— Тогда торопись. Чего еще ждешь? Разве не видишь, как убегает время? Тайм из маны.

Когда Василь вышел, Емел продолжал:

— В твоем молчании, император, угадывается неодобрение моего поведения. Ты бы, конечно, предпочел, чтобы я напоил алкоголем эти жалкие коренья. Вот твой гуманизм! С одной стороны, радикс валериане, с другой — хомо сапиенс! И ты выбираешь коренья. Разумеется, коренья, но с какой целью? Чтобы поить этим землепашцев, земледельцев, словом, село, у которого и без того нервы покрепче.

— Не всегда, — возразил Вильчур.

— Всегда, магараджа. Я наблюдаю за ними уже давно. Это существа с восприимчивостью амебы. Ты обрезаешь им разные конечности, зашиваешь животы, прокалываешь эпидермис, а они даже не пискнут.

— Тяжелая работа с детства научила их терпеть и переносить боль, — заметил Вильчур. — Прими во внимание, приятель, что уже малолетние сельские дети не бегают без дела. Случается, что такой малый жук перетаскивает тяжести, которые и ты бы далеко не унес. Они ходят по стерне и камням босиком, привыкают к жаре, морозам и слякоти. А все это закаляет их.

— И притупляет, притупляет чувствительность, милорд. И не только физическую. Задумывался ли ты когда-нибудь, уважаемый эскулап, над вопросом постижимости явлений?.. Это вопрос интеллекта и широты мира, уровня и богатства его. Из чего, например, состоит мир пырея, обычного пырея, который растет здесь под окном? Из более или менее увлажненной почвы, содержащей более или менее питательные соли и воду, а также из воздуха и света. Вот и все. В качестве эпилога можно добавить еще один момент: морда коровы и несколько движений ее нижней челюсти. И возьми сейчас твой мир. Уже в самых реальных фактах он богаче: цвета, звуки, деликатность вкуса и запаха, чувства движения, температуры, расположения по отношению к центру земли и прикосновения с помощью зрения, а значит, формы! Дальше чувство времени, пространства и изменений в окружающей среде, не считая иных факторов: голода, насыщения, дыхания и света. Словом, пырей плюс бесконечность. Бесконечность, разумеется, на уровне пырея. А духовная жизнь, внешняя и внутренняя! Здесь уже на человеческом уровне можем говорить только о бесконечности. И вот тут-то существует градация, маэстро. Ты же не станешь отрицать, что восприятие явлений одинаковое у тебя и у Василя или у меня и у тебя. Не обижайся, далинг, но мой мир по сравнению с твоим так же велик, как галактика в сравнении с метеоритом или, если желаешь, как земной шар и головка шпильки. Как же тут оценить значимость мира простого пырея? Где его разместить на расстоянии между пыреем и мной?.. Вильчур покачал головой.

— Можешь ошибиться, приятель.

— Могу, но не хочу.

— Не всегда в человеке отсутствует то, чего он не высказывает или не умеет высказать. Не каждый сумеет словами выразить свои мысли, чувства или ощущения…

Емел пожал плечами.

— Опираясь на твою гипотезу, можно предположить, что пырей, улитка и головка капусты испытывают удивительные чувства восторга, слушая концерт бемоль Шопена. Нет, далинг. Извини, но я не могу согласиться с такой концепцией. Позволь мне в дальнейшем опираться только на свой опыт. Если кому-нибудь запихивают шпильку в самую мягкую часть тела на глубину нескольких сантиметров, а этот кто-то ни голосом, ни выражением лица не выказывает этого, я сделаю вид, что не заметил. Если я обращаюсь к кому-нибудь на чистом английском: "Ву зет, мон шер, ле пле репрезентабль крета о мон" (франц. "Вы, дорогой мой, самый представительный кретин, каких я знал"), а он мне на это отвечает, что у него нет с собой спичек, я останусь при своем мнении, что итальянский язык не его родной. Иначе проверить нельзя. А, собственно, на кой черт я должен искать другой способ? Если такой лапотник выходит ранним утром из дому и видит пурпурный восход солнца, стелющийся туман, слегка волнующееся море хлебов и вместо того, чтобы остановиться с открытым от восторга ртом, кричит: "Ну, опять свиньи мне всю цибулю перерыли!"… так прости меня, граф, но я не вижу никаких доказательств того, что он увидел восход солнца. Какой-то тип в древности сказал: "Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек". Я бы изменил это: насколько шире твоя способность постигать явления, настолько в большей степени ты человек, естественно только в том случае, если это постижение становится основанием мысли. Подумай об этом, дотторе, и согласишься, что я прав… Дальнейшие умозаключения Емела прервало возвращение Василя, который принес обещанную бутылку. С этого момента все внимание Емела сконцентрировалось на ней, и он даже начал уговаривать Вильчура, чтобы тот уже шел смотреть чабрец.

— Я тут остальное сделаю сам, — обещал он.

Когда Вильчур с Василем оказались на тропинке, вьющейся вдоль пруда, профессор спросил:

— Так о чем речь?.. Какие-нибудь проблемы с отцом?

— Проблемы не проблемы, — подумав, ответил Василь, — потому что я еще точно ничего не знаю, но отец в последнее время что-то замышляет, молчит и постоянно куда-то уезжает.

— Что из этого следует?

— Вот я и не знаю, — помедлив, ответил Василь.

— Но почему тебя это беспокоит? Ездит, наверное, у него свои дела, вот и все.

Василь, покусывая сорванную травинку, долго молчал.

— Может, свои дела, — отозвался, наконец, — а может, и мои. Еще в Великий пост отец вспоминал, что мне уже пора жениться.

Вильчур рассмеялся.

— А ты не хочешь?

— Почему я не хочу? Известно, как придет пора, каждый должен жениться. Но не так.

— А как? — спросил Вильчур, забавляясь прозрачной дипломатией Василя.

— Ну, не так, чтобы отец искал. Отец будет смотреть, чтобы богатая и работящая была.

— А ты хотел бы бедную и такую, которая не любит работать.