Опыт нелюбви - Анна Берсенева

«Я не буду обращать внимания на Матильдино раздражение, – внутри себя проговорила она. – Не буду искать его причину. И все наладится. Просто с течением времени. А если не наладится, тогда и начну думать, как мне себя с ней вести».

Размышляя таким образом, она подошла к машине.

Весь этот год прошел для Киры под знаком вождения. Приобретение водительских навыков отняло у нее больше нервов и сил, чем приобретение навыков главного редактора. Редакторская-то работа, как и руководящая вообще, неожиданно оказалась для нее совершенно органичной – Кира будто родилась в этом качестве и всему необходимому обучалась быстро, словно лишь дополняла какие-то изначальные свои умения.

А вот машина… Как она намучилась, пока на-училась чувствовать ее габариты, как приходилось ей сдерживать себя, чтобы не шарахаться от едущих в соседнем ряду машин, когда ей почему-то начинало казаться, будто они подаются в ее сторону и вот-вот ее заденут! А следить во время движения за знаками!.. Разве это возможно, когда впиваешься руками в руль, а взглядом – в лобовое стекло и во все зеркала сразу?

Никогда она не презирала свою неловкость так сильно, как во время этой невыносимой учебы! Права она получила отчасти чудом, отчасти за деньги, и, когда садилась за руль, наличие прав ничуть не придавало ей уверенности.

Может, она так и мучилась бы всю оставшуюся жизнь, если бы Длугач в один прекрасный вечер не объявил ей, что с завтрашнего дня она начинает посещать курсы экстремального вождения.

Кира решила, что он над ней просто издевается.

– Экстремального? – возмутилась она. – Да я на самом обыкновенном повороте в ступор впадаю, если стрелки нет, а ты!..

– А ты потребуй от себя больше, чем способности позволяют, – усмехнулся он. – Только тогда и поймешь, на что ты способна.

«Ни на что я не способна», – уныло подумала Кира.

Но к тому времени она уже усвоила, что спорить с Длугачем бесполезно. Да и в конце концов он ей не только любовник, но и начальник. И водить машину ей необходимо для того, чтобы полноценно исполнять свои служебные обязанности. Значит, начальник вправе требовать, чтобы она училась этому так, как он считает нужным.

Она шла на первое занятие нехотя и с опаской. Но на этом же первом занятии оказалось, что экстремальное вождение дается ей гораздо легче, чем обыкновенное! То ли инструктор попался умелый, то ли она не настраивалась на успех, а потому не цепенела в напряжении… Но, сама того не замечая, Кира выполняла повороты на виражах полигона так, будто занималась этим всю жизнь. И даже не удивлялась тому, как легко в эти повороты вписывается.

И только когда, уже на своем «Фольксвагене», выехала с полигона на улицу в самый час пик и, к полному своему изумлению, не ощутила привычного страха, – только тогда Кира поняла, в чем тут дело, почему она так легко освоила то, для чего совершенно не была приспособлена.

Дело было в слове, опять в слове! Слово «экстремальное» привело ее в то состояние, которое называется «море по колено». А сознание того, что экстремальности не избежать, заставило ее войти в это море без размышлений и сомнений. И вышла она из него преображенная. Как Иванушка-дурачок вышел из кипятка Иваном-царевичем.

Так что теперь, спустя полгода, она уже не думала, садясь за руль, что ей предстоит сплошной кромешный ужас.

Но по телефону, когда была за рулем, Кира старалась не разговаривать. Все-таки ей требовалась в дороге полная сосредоточенность.

Поэтому, услышав из сумки звонок Длугача, она притормозила, не успев отъехать от крыльца цеха белого.

– Освободилась? – спросил он.

– Ага. В аптеке что-нибудь купить?

– Да я и так уже опух от твоих таблеток, – мрачно буркнул Длугач.

– Температура есть?

– Не мерял.

– А сам не чувствуешь?

– Ну, кости ломит. Сижу как дурак.

– Сиди как умный, – посоветовала Кира. – А лучше лежи.

– Лежу. Приедешь?

– Еду уже.

Заставить его остаться дома и принимать таблетки всего-навсего из-за температуры и ломоты в костях было делом нелегким. Грипп он считал пустяковым недомоганием, а всем медикаментам предпочитал водку с перцем и в бане попариться. Когда Кира воскликнула в сердцах, что это просто дикость какая-то, он ответил с неожиданной злостью:

– Ну и дикость! А вы со своими нежностями городскими соплей растите вместо мужиков.

Была в его словах уязвленность, такая глубокая и такая личная, что Кира предпочла замолчать. Но когда вчера утром температура у него поднялась под сорок, он все-таки согласился остаться дома и вызвать врача. И теперь вот мрачно маялся – больше, конечно, из-за того, что вынужден чувствовать себя слабым, чем из-за самого гриппа.

– Я еду, еду, – повторила Кира. – Через час у тебя буду.

Квартиру он снимал в Трехпрудном переулке, в пяти минутах ходьбы от ее дома. Да и его собственная квартира – та, в которой он жил до развода, – тоже находилась на Патриарших, в доме со львами на воротах.

Впервые узнав про страсть Длугача к Патриаршим, Кира улыбнулась: это название как магнит притягивало всех покорителей столицы. Им почему-то казалось, что именно здесь, у этого пруда, и есть Москва настоящая, и именно этот пруд им следует, значит, завоевать в первую очередь.

Вообще-то в этом не было особенной ошибки. Но провинциальная наивность была, и Длугач со всей его жесткостью и несентиментальностью ее не избежал. Что ж, для Киры это было удобно: с Малой Бронной ходить недалеко.

Едва только она выехала из ворот, телефон зазвонил снова. Кира не стала бы отвечать, но звонок был домашний. На всех важных для нее номерах стояли узнаваемые мелодии: Длугач призывал ее к себе «Генералами песчаных карьеров», а дом надрывал душу полонезом Огинского.

– Кира! – вскрикнула трубка.

По маминому голосу было понятно, что состоялась очередная ссора.

– Что? – вздохнула Кира.

– Папа ушел!

Этот нескончаемый мамин надрыв мог бы смешить или раздражать, если бы Кира не понимала, что он уже перешел в нервное расстройство, которое в любую минуту может перейти и во что-нибудь похуже.

– Вернется, – сказала она.

– Нет! Это совсем не как раньше… Он ушел к другой женщине. К молодой. Записку мне оставил. Это… Это навсегда, Кира, навсегда!..

Мама заплакала. Кира слышала, как текут ее слезы. Страсти были опереточные, дурацкие, но слезы – настоящие, и опасность, которая давно уже поселилась в маме, тоже была настоящая.

– Я еду, мама, еду, – сказала она. – Прими успокоительное.

– Я попробую… Только не поможет, – едва слышно проговорила она. – Приезжай скорее, прошу тебя.

Это похлеще будет, чем экстремальное вождение. Проще закладывать виражи на поворотах полигона, чем ехать по обычным московским улицам, предчувствуя тяжесть, которая навалится на тебя, едва ты поднимешься по лестнице родного дома. И знать, что никакие приобретенные навыки не помогут тебе справиться с этой тяжестью.