Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин

Мы садимся в машину и продолжаем путь в Квидзын, а я все еще размышляю над тем, как формируются наши личности и жизни и насколько много из этого в каком‑то смысле предопределено заранее. Так я думал не всегда. В подростковом и юношеском возрасте я не придавал особого значения наследственности или среде, а пребывал в убеждении, что смогу создать свою жизнь самостоятельно, по собственному усмотрению. Мне представлялось, что достаточно вскрыть и поломать навязанные мне модели поведения, как я стану счастливым и свободным. И я предпринял много попыток. Отправлялся в одиночку в долгие путешествия, заставлял себя справляться с ситуациями, казавшимися мне страшными, жил в монастыре и учился медитации. Теперь, повзрослев, я способен смеяться над собственной наивностью и одновременно считать ее прекрасной, поскольку она мне все‑таки очень многое дала. Вместе с тем никто из людей не является островом, оторванным от своей истории или окружения. Чем старше я становлюсь и чем больше об этом думаю, тем отчетливее вижу, как происходившее до меня превратило меня в того, кто я есть. Ведь, хотя я долгое время категорически отказывался признавать, что вообще имею нечто общее с остальными представителями еврейского народа, не надо быть специалистом в ядерной физике, чтобы понять, насколько сильно меня на самом деле сформировало мое происхождение.

Это наводит меня на мысль об отце и о том, что ему наверняка пришлось пережить в детстве. Ведь он был ребенком иммигрантов в Швеции – одной из самых однородных в этническом отношении стран мира, причем евреем и немцем одновременно. Я никогда не спрашивал его, каково ему приходилось, а он почти ничего не рассказывал. Но вдумавшись поглубже и опираясь на собственный опыт, я принял как данное, что ему наверняка было трудно. Поэтому его ответ на мой вопрос, травили ли его в детстве, оказывается для меня полной неожиданностью.

— Нет, я такого не припомню.

— А окружающие знали, что ты еврей?

— У меня на шее висела цепочка со звездой Давида, так что они не могли не знать.

Тогда я рассказываю ему о собственных переживаниях в Весбю. Как я помалкивал, боясь сказать кому‑нибудь о своих корнях. Тут уже настала его очередь удивляться.

— Возможно, в мое время дело обстояло по–другому, – говорит он. – Тогда Израиль считался передовой страной, социалистическим идеалом, к которому стремились. Быть евреем было хорошо. Хотя теперь это, в общем‑то, уже не так.

— Значит, тебя не дразнили? – снова спрашиваю я.

— Нет, мы дразнили в основном толстяков.

— Неужели?

— Да, например, толстую Берит.

— Почему же?

— Не знаю, – отвечает отец. – Все дразнили. На верное, мне просто не хотелось оставаться в стороне. Но зубрил мы не дразнили.

— Только толстых?

— Да.

— А если зубрилы были толстыми?

— В таком случае да, а так нет. В зубрилах не было ничего плохого, хоть они и не входили в компанию или в часть компании, как я. Потому‑то я и получал такие плохие оценки, что гулял с приятелями вместо того, чтобы зубрить. Хотя сейчас, задним числом, я жа лею, что не слишком усердствовал. Тогда я смог бы вы учиться на кого‑нибудь другого.

— На кого же? – спрашиваю я.

— Может, на акушера или врача. Стал бы дерматологом или таким врачом, у которого работенка полегче. Например, пластическим хирургом. Только не увеличивающим сиськи, а помогающим изуродованным людям. Вот было бы здорово!

— Значит, тебя привлекает престижная работа, – поддеваю его я.

— А–а, – отмахивается отец. – Престиж меня не волнует и никогда не волновал.

Тут опять настала моя очередь удивляться, второй раз всего за несколько минут.

— Что? – восклицаю я. – Ты же так гордился должностью заведующего канцелярией.

— Да, но только потому, что думал, будто это произведет впечатление на твою мать.

— Правда?

— Да, но вот эффект получился обратным. Она стала называть меня канцелярской крысой.

Услышав это, Лео принимается хохотать.

— Смейся–смейся, – говорит отец. – Подожди, пока сам женишься, тогда увидишь, каково это.

Мы продолжаем путь на юг, к родному краю дедушки Эрвина. По мере приближения к цели ландшафт все больше открывается, реки и поля вокруг становятся солиднее и красивее. Вместе с тем небо заполняется темными тучами, которые быстро сгущаются над нами и вскоре полностью закрывают солнечный свет. Проходит совсем немного времени, и начинается дождь. Поначалу моросящий, а затем такой сильный, что нам едва видна дорога. Мы снижаем скорость и осторожно продолжаем двигаться вперед, а дождь все льет, и вскоре раздаются раскаты грома, и начинают сверкать молнии, причем прямо у нас над головами, и мы просто не в силах удержаться от шуток по поводу того, что это нас приветствует дух Германа Исаковица. Приветствует наследников, приехавших, чтобы забрать его сокровище.

— Тебе ведь известно, что он получил Железный крест? – произносит отец, когда мы приближаемся к городу.

— Кто? – спрашивает Лео.

— Мой дед. За храбрость в бою. Он сражался за немецкую армию в Первую мировую.

— Неужели?

— Впрочем, когда Гитлер пришел к власти, орден у него отобрали. Вероятно, устыдились того, что вручили такой знак отличия еврею.

Дождь по–прежнему льет, когда мы въезжаем в Квидзын и паркуемся на улице, вроде бы главной в этом городе. План состоит в том, чтобы, спрашивая дорогу, добраться до здания муниципалитета, где у меня назначена встреча с дамой–историком, которая, хочется верить, сможет рассказать нам побольше о месте, где мой прадед зарыл сокровище. Мы далеко не первые шведы, прибывшие сюда с целью что‑нибудь забрать. В период, именуемый в Польше Potop szwedzki ("Шведский потоп"), армия Карла X Густава дважды вторгалась в город между 1655 и 1660 годами. Согласно местному историческому описанию, данная акция сопровождалась основательным разбоем и грабежом. Однако, в отличие от шведских солдат, мы приехали не совершать насилие над городом и его жителями, а узнать побольше о своем прошлом в ходе цивилизованной беседы и затем, подобно еврейским ниндзя, прокрасться и забрать то, что принадлежит нам по праву.

Мы вылезаем из машины и впервые ступаем на землю предков.

— Вот она, цель нашей поездки! – восклицаю я.

— На мой взгляд, похоже на любой маленький городишко, – заявляет отец, вставая под навес у входа в какой‑то магазин, чтобы укрыться от дождя.

— Ничего подобного! – с энтузиазмом кричу я. – Это городок твоего деда. И отца.

Поскольку мой комментарий не вызвал ожидаемой реакции, я обращаюсь к Лео, который только что выбрался из машины и потягивается после долгой дороги.