Шпион, которого я убила - Нина Васина

Спят близнецы, повернувшись головами так, чтобы, засыпая, видеть друг друга. Девочка устроила ладошки под пухлой щекой, а мальчик зажал свои между коленками. Им снится один сон. Они бегут за радугой, отталкиваясь от земли голыми ступнями, и оттого Земля вертится все быстрей и быстрей.

За ширмой на тахте спит Кеша, благоразумно запрятавший под подушку и еще под простыню «Декамерон» Боккаччо. Его что-то отвлекло, когда он был в ванной, и теперь там на раковине засыхает полоска зубной пасты на щетке.

Никто не спит в кровати Илии. Он беспокойно ворочается на неудобной влажной постели в далеком сумрачном городе на воде. Ему снятся убегающие к радуге близнецы.

Никто не спит в кровати Евы. После спектакля ее вызвали в отдел внутренних расследований. В связи с внезапно изменившимися обстоятельствами. Через сорок минут бесполезных переговоров с военными Ева стала повышать голос, требуя доступ к информации о производстве подложных пленок, и к ней в срочном порядке вызвали офицера Осокина. Сейчас она устала ругаться и требовать, на пару секунд сложила руки перед экраном монитора, а на них – уставшую голову, и сон похитил ее мгновенно, как когда-то сказочную принцессу, уколовшуюся веретеном.

Раскручивая себя на полшага то влево, то вправо, рядом со спящей Евой вертит кресло офицер Осокин. Он не спит или почти не спит, разглядывая сквозь устало прикрытые веки уснувшую женщину. Вот женщина пошевелилась, и с тонким звоном упала на пол шпилька. Медленной волной сползли на лицо темные волосы, закрывая от взгляда Осокина длинные ресницы на щеке, небольшой, чуть вздернутый нос, выступающие скулы и невозможно притягательный рот – пухлые полуоткрытые губы без намека на помаду.

Половина третьего ночи.

Спит помреж Михаил Петрович, накачавшись успокоительными. Несколько раз он просыпался от одного и того же кошмара – со страшным треском под певицей Барычевой, почему-то выбежавшей в балетной пачке и на пуантах, проваливается сцена. Он садился в кровати, смотрел на часы, вставал, шел сначала в коридор, потом – к двери другой комнаты. И стоял несколько минут, прислушиваясь, а потом, зажав рукой то место под ребрами, где не помещалось сегодня сердце, на цыпочках шел обратно к себе. Наконец он забылся сном без кошмаров, лицо его было напряженно-сердитым, а руки крепко сжимали одеяло.

За той дверью, у которой он прислушивался, спит Надежда. Без снов. Провалившаяся в спасительную тишину, как в темноту сцены недавно. Она устала вздрагивать от каждого шума в своей квартире, подпирать дверь наклонным стулом (это от алкоголика в соседней комнате, которому часто приспичивает занимать деньги часа в три-четыре ночи) и выглядывать в окно (ей стало казаться, что за ней следят). И сейчас, поверив в свою неуязвимость, она спит крепче всех на чистейших белоснежных простынях, и на наволочке под ее щекой вышиты бледно-розовым крестиком чьи-то инициалы.

Во дворе, в небольшом сером фургоне, спит один человек из слежки за Надеждой. Второй – бодрствует, засунув в служебный компьютер диск с неприличным фильмом и напряженно уставившись в маленький экран.

Больше всего суматохи в старой «хрущевке» на третьем этаже. Представители Службы из отдела внешней разведки спорят с опередившей их полицией, доказывая, что это дело семейное, касается только Службы, а полиция в лице тучного лейтенанта настаивает на протоколе и осмотре места происшествия. Во всех комнатах горит свет. В большой – это оранжевый абажур с бахромой над круглым столом с вышитой скатертью. Под его теплым светом спят без дыхания и толчков сердца, качающего кровь, находящиеся в данный момент под домашним арестом трое офицеров из разведки. Их беспробудный сон и есть те самые «изменившиеся обстоятельства», из-за которых Еве Кургановой приказано было срочно явиться в отдел внутренних расследований. Двое лежат головами на столе, и худой уцепился напряженной рукой в мобильный телефон на поясе, и рука эта сжалась и застыла в судороге смерти на аппарате. Еще двое мужчин в смерти упали на пол, причем один – вместе со стулом, навзничь, и его расставленные в стороны ноги на весу в домашних мягких тапочках мешают снующим в тесной комнате фактурщикам.

– Покер, – кивает один из них на стол с рассыпанными картами.

– Коньяк, – говорит другой, осторожно перемещая початую бутылку со стола в пластиковый пакет.

Помреж Михаил Петрович открыл глаза в без пятнадцати шесть утра, открыл он их, испугавшись чужого присутствия рядом. На полу, устроив голову на краю его тахты, сидела Надежда и исследовательски изучала вблизи лицо мужчины «в полном расцвете сил».

– Вы беспокойно спите, – сказала она, заметив его испуганный взгляд. – И морщины вот тут, – Надежда ткнула себя в лоб над переносицей, – не разглаживаются.

Михаил Петрович приподнял голову, оглядел совершенно одетую и даже в куртке Надежду, посмотрел на часы и пожал плечами:

– Если бы я так сидел у твоей постели, когда ты просыпаешься, что бы ты мне сказала?

– Я? Кофе, сказала бы, и побыстрей. Двойной, без сахара.

– Кофе, – сказал помреж, – двойной, с сахаром. В синюю чашку.

– Ладно, согласна, я попалась.

Надежда скинула куртку и уныло побрела в кухню. Помреж очень быстро встал и оделся.

Бодрый и порозовевший после холодного душа, он с удовольствием вдохнул запах из синей чашки, устраиваясь за столом напротив Надежды.

– Плохо спалось на новом месте? Почему так рано вскочила?

Надежда пожала плечами. Она не стала говорить, что встала, как только рассвело. Бесшумно оделась, сварила в пузатой турке кофе на кухне, по наитию безошибочно определив, где что в заставленных банками и баночками кухонных шкафах. И в пять двадцать уже прикрывала за собой щелчком дверь квартиры помрежа. Выбежав из подъезда, она минуты две оглядывалась, соображая, в какую сторону – к метро, и тут перед нею возник из молочной мороси холодного сентября высокий мужчина с бесстрастным лицом, ткнул удостоверением в лицо и попросил пройти с ним в фургон.

В фургоне был еще один представитель Федеральной службы безопасности. Они потребовали выложить все из карманов на стол, а потом провели наружный обыск. Мужчины в раннее утро были сурово сосредоточенны, а Надежда решила, что и ее терпению должен прийти конец, и потребовала бумагу и ручку, чтобы написать заявление. Мужчины услужливо подставили раскладной стул, достали бумагу, щелкнули ручкой и заинтересованно пристроились рядом, ожидая добровольного признания. Прочитав заявление Надежды, они разочарованно переглянулись и сказали, что предоставят объяснительную немедленно.

Этот листок сейчас лежал скомканный в кармане ее джинсов. Надежда смотрела, как помреж пьет кофе, и думала: показывать – не показывать?

– Вот, – решилась она, выбросив бумажку на стол.

Помреж разгладил листок и, ничего не понимая, прочел:

«Объяснительная гражданке Булочкиной Н. Н. Поскольку гражданка Булочкина Н. Н. косвенно или напрямую, по роду своей деятельности или в силу намеренного умысла оказалась причастна к криминальным событиям в Театре оперы и балета и факт ее физического присутствия в местах совершения преступления ею не отрицается, она будет подвергаться обыскам и досмотрам одежды в любой момент, как только это покажется вполне оправданным обстоятельствами либо необходимым для расследования убийства и исчезновения в театре личностей, находящихся при исполнении ими служебных обязанностей».