Буйный - Дана Стар

Как и думал, она раскраснелась. Похлеще, чем лепестки этих сочных роз.

Бережно взяла в руки подарки, чуть слышно прошептала:

– Спасибо.

– Мир? – погладил Дюймовочку по руке, она вздрогнула. Мурашки побежали по тонкой, как папиросная бумага, но очень нежной коже, мягкой, словно шёлк. – Прости. Наболело. Не хотел.

– Да я всё понимаю. Нервы, – пожала плечами и звучно втянула ноздрями воздух, нюхая цветы.

– Садись, обсудим кое-какие планы на будущее, – плюхнулся на кровать, а её к себе на колени посадил и крепко-крепко обнял. – Насчёт Давида… Дай мне ещё пару дней, я попробую найти того, кто сможет сделать нам поддельные паспорта, точнее тебе. Потому что у меня есть. Не найду – тогда нужна будет твоя помощь. Я хочу, чтобы ты поехала в тот дом, якобы представилась покупателем и рассказала всё о нас.

– Но почему ты сам не можешь?

– Ты же сама понимаешь, что я не должен светиться. Я более чем уверен, что в доме Давида под каждым вторым кустом рыскают погоны.

– Чего, прости?

– Легавые. Ну, следят за домом, за Давидом. Ибо, если бы я выжил после болот и огнестрела, по любому направился бы к братишке. А тебя никто не знает. Притворишься покупателем, покажешь Давиду вот эту фотку… – вытащил из кармана пайты помятую глянцевую карточку, которую нашёл в нашей нычке. – Скажешь, что я жив. Ты – моя девушка. Нам нужна помощь и деньги по возможности, чтобы спрятаться от бандитов и от преследователей за границей. Поняла? – переспросил, вручая ей в руки фотографию. На ней нас было пятеро. Я, Димыч, Давид и безбашенная парочка – близнецы. Антон и Егор. Егор… вечная ему память.

– Так это они? – девочка бережно погладила большими пальцами фотографию.

Кивнул в ответ.

– Красивые… И такие здоровые.

– Ну тебя! Всё! Отдай! – со злостью выхватил карточку и обратно спрятал в штаны. – Задание отменяется.

Алевтина заворчала и залилась звонким смехом, прыгая у меня на коленях:

– Купился, да?! Ревнуешь?

– Знаешь что…

Я хотел закричать, что сейчас нафиг «я переброшу тебя через коленку и отшлепаю, как строптивую козочку», но Аля заглушила мой подступающий к горлу вопль внезапным поцелуем.

И меня отпустило. Как камнем по яйцам огрело.

Поцелуй был недолгим. Но очень настойчивым и невероятно нежным.

– Дурачок. Я хотела сказать, что они хороши, но ты лучше.

И ещё один поцелуй. Сладкий-сладкий. От которого все органы вверх тормашками перевернулись.

– Я согласна. Как скажешь. Поеду в тот дом и познакомлюсь с твоим названым братом.

– Иди ты! – ловко подхватил её на руки, швырнул на кровать, а сам сверху навалился и начал её… щекотать.

– Макс! Ма-а-а-акс!!! Прекрати! Прекрати, я сказала! Умираю, не надо! Я боюсь щекотки. Прошу-у-у-у!

Нет, девочка. Нет тебе пощады.

Обожаю её звонкий смех. Обожаю её всю.

Душу дьяволу продам, живьём в аду гореть буду, лишь бы она всегда была счастлива.

* * *

Я продержался еще два дня без полноценного траха. Только в душе наяривал, представляя её аккуратные сочные дыньки и узкую тёплую щёлочку. По пять раз на день гонял, затёр уже своего здоровяка до мозолей по всей его немалой длине и выкачал из яиц литр спермы за все эти дни. Отпускало лишь на время.

На полчаса максимум. Вроде бы и сбрасывал напряжение, но не мог вдоволь насытиться. Конечно, видеть её лакомую фигурку, облачённую в мою рубаху, и её красивую попку, выглядывающую из-под одеяла по ночам, ну ей-богу, как каторга. Как долбанное испытание на выдержку.

Странно, что Аля мне больше не предлагала минет. Наверное, до сих пор грустила из-за деда. Но я хотел её. Как же зверски я её желал! Зверел просто, станел! Именно поэтому я пошёл вечером в соседний бар и подрался.

Да, я выпил. Не удержался. Ибо она снова от меня отстранилась, когда я начал ночью гладить её бёдрышки и лизать мочку уха. Подорвалась, скрутилась в комочек и сказала, что плохо себя чувствует. Голова, мол, болит, мигрень разыгралась. Вот и нажрался с дуру. Пошёл играть в бильярд. Один мудак сказал, что я выиграл нечестно, за что и получил в еб*ло.

Драка была до дури горячей. Раскидал этих сосунков прыщавых, как котят по лоткам. А потом, выжрав ещё бутылку паленки, в номер вернулся. Вообще ни черта не соображал, как вдруг одурел от увиденного.

Аля!

Она стояла перед зеркалом в том самом кружевном комплекте и прихорашивалась. Неземная, нереальная, волшебная звёздочка. Моя девочка. Только моя! А-а-а-а, как же я зол и взбешён! Что не первый у нее. Что её уже трогали. Там. И завоевали. Суки. Падлы. Держите меня армией!

Сорвался. Набросился. Зубами рвал этот чертов лифчик и прижал детку к стене. Я понял, что больше не могу сдерживаться. Или она немедленно ляжет со мной в постель и я ворвусь в её сахарную кисочку членом, или мне придётся искать альтернативу – разовую шлюху в подворотне. Я думал – смогу сдержаться. Но нет же. Недооценил силу своего мужского желания и красоту этой сладкой девочки. Особенно после того, как я увидел её в том чёртовом белье. Полупрозрачное розовое кружево… И она. Вся такая нежная, воздушная, невозможно красивая.

Как же хотелось ее отодрать. Это полный трындец! В каждую щелочку по очереди. Поглубже, да побыстрее. Чтобы крики ее страстные слышать. Чтоб аж в ушах звенело! Чтоб аж по самые яйца таранить сладенькую молоденькую попку.

– Хочу тебя, маленькая… – не успел я переступить порог номера, как тут же набросился на свою Дюймовочку, как волк на овечку, властно прижал к стене и исступленно впился в её алые губки. Сорвал халатик. Рванул с таким напором, что швы захрустели. Как доминант, хозяин её тела, дрожащими руками отодвинул полоску кружевных, нежно-розовых трусиков в сторону… Коснулся складочек указательным пальцем и застонал от кайфа и мощи желания.

Меня трясло. Епрст! До трясучки штырило! Как же я её хочу-у-у! Хоть убейте. Не могу. Не могу остановиться. SOS!

Плохой, плохой бык! Нехороший, безбашенный монстр.

Умом я понимал, что надо тормозить. Но членом… Пизд*ц. Там уже вовсю пылало, трещало и горело. Вся кровь с мозгов ухнула в яйца.

Крошечка моя нереальна! Малышка! Раздеру на хрен, голоден я! Жрать тебя хочу! Резко, грубо, страстно. Чтобы из члена искры сыпались, когда буду в тебя долбиться, чтобы ты орала в мой рот, а я жрал тебя полностью. И стоны твои звонкие, и тело твоё сладкое, и сисечки эти нереальные. Маленькие, хорошенькие, гладкие, как шёлк, что заводили похлеще пачки виагры, сожранной одним залпом.

Палец скользнул глубже. Сначала Аля меня целовала. Охотно. Желанно. Покорно. Несмотря на мой нелюдской напор. Но потом вдруг… когда я коснулся её ТАМ, где было так влажно, так тесно, горячо и до дури хорошо, она мигом превратилась в кусок бревна. Забилась в тисках. Взвизгнула. Начала извиваться, как строптивая змея.