Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель

Томас стоит позади нее. Как он ни пытается, у него никак не получается стереть с лица ухмылку.

Как беспомощный оскал черепа. В этот день он терпит окончательное поражение.

Юха, Йенни, Ли и Симон стоят в двух метрах от них. На них чистые выглаженные рубашки и блузки. У Симона даже прилизаны водой волосы. Хоть они и пытаются изо всех сил, никто не может придумать, что бы такое сказать.

Звонят в дверь. Открывает мама Томаса.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — восклицает она. — Это, должно быть… посмотрим-ка… это, должно быть, Пия, да? А это Эфа-Лена, да?

Она пожимает девочкам руки. Пия и Эва-Лена приседают и протягивают по подарку.

— Это Томасу, — говорят они, глядя в глаза маме Томаса.

— Спасибо, он так обрадуется! — отвечает мама Томаса, принимая подарки. — Томас! — кричит она, поворачиваясь к нему и не замечая, что девочки показывают ей в спину язык — Можешь себе представить, какие прекрасные подарки принесли эти милые девочки! Поблагодари же скорее Эфу-Лену и Пию!

Снова звонят в дверь. Мама Томаса сияет ярче солнца.

— А это, должно быть, Леннарт! Заходи, заходи!

Леннарт здоровается за руку и кланяется:

— Добрый день, сударыня!

— Какой вежливый молодой человек! Томас, таким и тебе надо быть, — смеется мама Томаса и шутливо обращается к Леннарту: — Послушай, тебе надо бы приходить почаще и учить моего Томаса хорошим манерам.

— Да, сударыня! — наклоняет голову Леннарт.

Проходя мимо Томаса, он цедит:

— Мы тебя за это… так отделаем!

Томас прерывисто вдыхает и ухмыляется еще шире. Он не может иначе.

Леннарт присоединяется к Пие и Эве-Лене.

Леннарт и Пия за спиной у мамы Томаса вскидывают руки в гитлеровском приветствии.

Томас видит.

Мама не видит. Она ничего не видит.

В дверь звонят.

— О, как звонят! — восклицает она. — Да, вот теперь-то мы повеселимся!

Она открывает Эрику.

— А это bestimmt Erich! Aber willkommen![38]

Она каким-то образом выучила все имена. Никто ведь не бывал у них раньше. Она по ночам сидела со школьным альбомом и запоминала всех, имя за именем, лицо за лицом, ребенка за ребенком.

Там, откуда она родом, на празднике все должно быть идеально. Это, кстати, странный праздник. Дети не смеются, не трещат без умолку, не играют, как это обычно бывает.

Когда все в сборе, она хлопает в ладоши:

— Слышайте все! Сейчас мы setzen за стол, да, и essen, trinken[39], и радуемся, да!

Дети в молчании усаживаются за стол.

— И каждому положено надеть развеселый колпачок.

Дети молча надевают колпачки.

Мама Томаса восторженно смеется, потому что она ничего не видит, ничего не понимает. Ее смех — это смех ребенка, ее чувства — чувства ребенка, у нее детские мысли.

Если бы взглядом можно было убить, то Томас был бы мертв уже несколько раз, и если бы можно было провалиться сквозь пол, то он давно бы уже это сделал.

— Ой, какие вы все забавные! — восклицает его мама. — Я сейчас принесу фотоаппарат и всех сфотографирую. У каждой тарелки есть и… как это называется…

Она берет бумажную свистульку.

— Вот в такую штучку надо дуть.

Она дует. Бумага наполняется воздухом, разворачивается, застывает и говорит «пи-и-и-ип».

Мама Томаса смеется.

— Теперь все вместе!

Дети дуют в свистульки.

Безрадостное «пи-и-и-ип».

Томас не дует. Он разглядывает свои башмаки.

— О, как весело! — кричит мама. — Никогда в жизни мне не было так весело! Теперь вы можете расслабиться и поболтать, пока я несу еду. Еда, еда, полны блюда! Йенни, можешь мне помочь?

И она вместе с Йенни исчезает на кухне.

Тут же повисает тишина. Все смотрят друг на друга, во взглядах ищут подтверждения, как же они ненавидят Томаса и его мерзкую маму.

Юха дует в свистульку, пытаясь оживить атмосферу, но прекращает, поймав сердитый взгляд Леннарта.

Мама Томаса и Йенни возвращаются с вареными сосисками, большим ядовито-зеленым кувшином морса и зеленым пюре.

— Все ist зеленое, да! — восторженно восклицает мама Томаса.

— Это Томас соплей напустил? — произносит Эрик вполголоса, но все же достаточно громко, чтобы все услышали.

— Вот как… — уже менее уверенно продолжает мама Томаса, подавив желание закатить оплеуху этому невоспитанному отпрыску. — А сейчас мы споем Томасу, да? «Пусть он живет, пусть он живет…»[40]

Она громко поет.

Йенни и Юха тоже поют — и те, кто не решается поступить иначе.

Леннарт, Пия, Эва-Лена, Симон и некоторые другие молчат.

Эрик сначала поет, но умолкает, едва заметив, что крутые молчат.

Томас прячет лицо в ладонях.

Когда песня заканчивается, вид у мамы Томаса неуверенный и сбитый с толку, но она решает, что падать духом нельзя.

Подбодрить. Попробовать радоваться.

Ведь нужно же!

— Ну что ж, тогда покушаем. Пожалуйста! — выкрикивает она как можно задорнее.

Никто не ест.

Кто-то что-то шепчет на ухо соседу. Шепот ползет за столом дальше и дальше. Дети зловеще смотрят на нее.

Шепот перерастает в угрожающее бормотание. Как глухой рокот грозы. Мама Томаса содрогается.

Конечно, так и ведут себя дети, когда им весело, думает она, а потом — что они как собаки.

— Может быть, положить? Сколько тебе сосисок, Юха? — спрашивает она, громковато и как-то визгливо.

Нельзя показывать собакам, что боишься. Потому что иначе они набросятся.

83

После сосисок с пюре и торта полагаются танцы. Стол и стулья в сторону.

Мама Томаса достает портативный проигрыватель, включает и ставит пластинку с наимоднейшей музыкой, которую она купила специально к празднику.

Она хлопает в ладоши:

— Слышайте, детки! Сейчас будем танцевать! Вот у нас проигрыватель и пластинки, а на пластинке — настоящая поп-музыка! Я не знала, что вам нравится, поэтому купила пластинку с разными песнями, в магазине сказали, что они популярные, да!