Ад идёт с нами - Александр Гедеон

Память о погибшем друге вновь отозвалась болью в сердце. Капитан отвернулся от спутников и уставился в окно, пытаясь наблюдением за толпой избавиться от тоскливых воспоминаний. Вдобавок почему-то заныли раны, хотя погода стояла отличная. Настроение Грэма испоганилось окончательно и он, чтобы хоть как-то отвлечься, достал упаковку пайковых галет.

— Будет кто? — спросил Нэйв.

Ответом ему были одинаково-мрачные взгляды.

Вечерние сумерки сменились ночной тьмой и процессия горожан с высоты полёта дронов казалась живой огненной рекой, впадающей в парк на окраине города. Просторная поляна вокруг искусственного озера вместила траурную процессию, что наводило на мысли, что место специально создано для подобных церемоний.

Ракша, пристроившись в конце колонны катафалков, выехала на берег озера и остановила броневик среди людей. Ощущение скорби и печали усилилось в разы, так, что даже Грэм перестал хрустеть галетой.

— Господи, как же… тоскливо, — пробормотал он.

— Они их топить собрались? — проигнорировав его слова спросила Ракша.

— Сжигать, — коротко ответил Грэм, перед высадкой ознакомившийся с краткой выжимкой по культуре Идиллии.

— Скорее бы, — едва слышно выдохнула Дёмина.

Находиться среди толпы эмпатов было мучительно, но полковник Рам приказал расположиться именно тут. Ощущать на своей шкуре настроение толпы — лучший способ контролировать ситуацию и предсказать возможные неприятности. Кроме того, им следовало учиться выполнять обязанности несмотря на идиллийскую… специфику.

Закрытые саркофаги повторяли тела покойных, какими они были при жизни. Разумное решение, учитывая то, как выглядят человеческие останки после взрыва. Взгляд Костаса невольно остановился на страшно маленьком саркофаге. Табачный дым сделался неожиданно горьким, мерзким, словно полковник не сигарету курил, а резину. Рам отвёл глаза и с силой вмял окурок в пепельницу, представляя, что это рожа Шеридана.

Не помогло. Даже злость не сумела прогнать опустошающее чувство потери.

Эмоции Рама вплелись в общий эмпатический фон, добавив в него новые оттенки, невольно объединяя с толпой чужаков. Китежец мог поклясться, что чувствует всех и каждого в этом людском море, растворяясь в нём, одновременно теряя себя и становясь несоизмеримо больше, чем был до этого.

В броневике царила тишина.

Саркофаги уложили на подобие просторных деревянных носилок и горожане оставляли на них цветы. Так много цветов Грэм не видел, наверное, за всю жизнь. И носилки, и саркофаги буквально погребли под благоухающими грудами растительности.

Самой поразительной была царившая тишина. Многотысячная толпа людей должна была шуметь, как море, но идиллийцы молчали. Не слышалось ни звуков шагов, ни шелеста одежды, ни хруста ветки под ногой. Лишь шелест ветра в деревьях и стрёкот насекомых. Пламя свечей выхватывало из темноты неверные образы, превративших идиллийцев в призраков, пришельцев из иного мира. Не прощавшихся с мёртвыми, а встречавшими их за незримой чертой.

А потом тишину нарушило пение. Несколько голосов в поразительном единстве затянули одну мелодию и ту вскоре подхватили тысячи. Воздух наполнился густым, вибрирующим звуком, пробирающим до самого нутра. Ни в этой странной бессловесной песне, ни в эмпатическом фоне не было и намёка на агрессию, но Рам чувствовал, как по его спине бегут мурашки. Не от страха, или тревожного ожидания перед боем, а от чего-то совершенно иного. Той незримой силы, что касается каждого, прощавшегося навсегда с родными людьми.

Каждый в броневике ощущал скорбь сотен живых существ. И сам был частью этой скорби.

Несколько идиллийцев отделились от толпы и подошли к саркофагам. Костас растерянно наблюдал за молодой женщиной, со странным, пугающим спокойствием в глазах улёгшейся на деревянные носилки, где покоились два саркофага: мужской и детский. Она с нежностью обняла их и закрыла глаза, словно решила уснуть на горе цветов. Через несколько секунд Раму почудилось, будто в симфонии чужих чувств что-то оборвалось. Словно умолк один из голосов хора.

Ещё несколько мужчин и женщин заняли места рядом с покойными и каждый раз китежцу чудилось, что что-то уходит из мира. Или кто-то.

Идиллийцы подхватили носилки и перенесли их на воду, будто маленькие плоты со скорбным грузом. Толчок и первый плот неспешно поплыл прочь от берега. Глядя, как поразительно стройно уплывает похоронная флотилия, Костас размышлял какие устройства обеспечивают столь выверенное движение. Почему-то думать об этом было легче и приятней, чем смотреть на плывущие прочь тела.

В следующий миг эмпаты задули свечи. Все, как один, будто репетировали это годами.

Берег погрузился в темноту.

— Зачем на плотах люди? — тихо спросила Ракша у Нэйва. — Ты ведь говорил, что тела сжигают…

И тут над озером словно вспыхнули маленькие солнца. Доплывшие до центра озера плоты вспыхнули ярким золотом химического пламени, уподобившись огненным цветам. Кремация завершилась за считанные минуты и по мере того, как угасал огонь, затихало и хоровое пение. Тоска и скорбь сменились умиротворением и покоем. В душах рождалось нечто новое. Светлое, незамутнённое чувство нового начала, надежды.

Что-то закончилось, что-то началось.

И лишь Ракша поражённо смотрела в центр озера, а затем распахнула дверь и молча нырнула в темноту идиллийской ночи. Костас вылез следом, услышав, как над головой ожил оружейный модуль: Нэйв страховал товарищей.

Приёмную дочь Рам нагнал уже в гуще толпы, двинувшейся прочь от озера. Накопленный опыт кричал об опасности, но инстинкты молчали. Что-то в душе китежца знало, что идиллийцы не нападут, не растерзают тех, кто невольно послужили причиной массовых похорон.

Ракша успела разыскать Зару, неспешно шедшую в потоке горожан в компании идиллийки с выкрашенными в разные цвета волосы. Не было похоже, чтобы леди-мэр собиралась толкать речи, или каким-то иным способом зарабатывать политические очки. Она просто шла, крепко сжимая ладонь спутницы, и взгляд Зары скорее смотрел внутрь себя, чем на мир вокруг.

— Они сгорели! — прошипела возникшая перед ней Ракша. — Те люди на плотах!

Обе идиллийки остановились и растерянно воззрились на Дану.

— Да, — коротко ответила Арора, явно не понимая что так взбудоражило стоящую перед ней девушку.

— Вы их убили? — Дана не повышала голоса, но в нём клокотал гнев. — Это какое-то ритуальное жертвоприношение?

Шедшие мимо идиллийцы удивлённо оглядывались, но вмешиваться не спешили. Только Костас стоял, готовый перехватить дочь, вздумай та действовать привычным для неё методом.

— Они решили уйти, — спокойно, будто речь шла о загородной поездке, ответила Зара. — Каждый идиллиец сам решает, когда приходит его время. Они захотели уйти с любимыми в новую жизнь, а не горевать долгие годы. Я хорошо их понимаю. Не хочу знать что чувствует родитель, переживший собственное дитя.