Апрельский кот - Татьяна Веденская

– Ответил? – с сожалением переспросила я, и Игорь кивнул.

– Да, сейчас придет. Не опоздаешь на бал, принцесса, – усмехнулся он. – У тебя вместо туфелек будут кроссовки, как я понимаю.

– У Саши день рождения, – извиняющимся тоном пробормотала я, а Игорь только махнул рукой.

– Я понимаю. Конечно. – И он отвел взгляд. – Фаина, у вас прекрасная семья. Ты не видишь, потому что находишься внутри, а мне снаружи все это лучше видно.

– Еще добавь: «как профессионалу», – рассмеялась я.

– А что? Уж поверь, о том, как выглядит настоящий дурдом, мне лучше знать.

– Серьезно?

– Между прочим, ты уже спрашивала с диким сомнением в голосе, есть ли у меня медицинское образование, и я, кажется, ответил на этот вопрос. Так вот – да, я работал в психиатрической больнице сразу после института, отработал почти пять лет, изучал влияние допамина и других нейромедиаторов у пациентов с сильными психозами. Не важно. Я ушел именно потому, что понял: для меня лично стала теряться линия между нормой и патологией. Психиатрия – совсем неточная наука, тут ты прямо попала не в бровь, а в глаз. Это аппендицит можно вырезать с высокой степенью уверенности в том, что ты вырезал именно его. В психиатрии грань между диагнозом и гениальностью так тонка, что зачастую пациент вполне может получить Нобелевскую премию. И тут же из окна выпрыгнуть. Или просто думать, что он получил Нобелевскую премию. Ведь выдающиеся состояния – это тоже уход далеко за черту нормы.

– То есть ты решил заниматься проблемами нормальных людей? Тогда при чем тут я? – улыбнулась я, пытаясь сгладить складку, которая пролегла между бровей Игоря, изменив это открытое лицо, придав ему тревожный вид.

– Ха-ха-ха, – передразнил меня он, но улыбнулся. Я вдруг очень ясно увидела, насколько мало знаю этого мужчину, стоящего рядом со мной, и насколько мне хочется знать его лучше. Намного лучше. С кем еще я могу вести разговоры о котах Шредингера? Кто еще повяжет мне шарф? – О, вот и наш избавитель.

– Прости, мужик. Телефон в куртку положил, а сам ушел спать. – Водитель заблокировавшего нас «Рено» бросился к нам, забрасывая нас наперед оправданиями и извинениями, а я подумала: «И чего тебе не спалось?» Хотя… кто ж спит в такое время, когда еще даже Хрюша со Степашкой бодры и полны сил?

– Ничего. Фая, ты же еще не совсем опоздала? Как думаешь, твой Саша не слишком обидится?

– Мой Саша? – нахмурилась я. – Вовсе он и не мой.

– Ну… по крайней мере, в планах-то он – ваш с сестрой, – пожал плечами Игорь так, словно это был вопрос решенный. Машина была освобождена от плена, и предо мной раскрылись двери. То бишь дверца – с пассажирской стороны вишневого «Опеля». А я уже не была уверена, что хочу ехать на бадминтонную вечеринку. То есть… я хотела поехать и даже – странное дело – испытывала странное желание «постучать», если мне разрешат. Но одновременно мне бы хотелось остаться здесь, послушать что-нибудь еще о психологии – да, да, дожили… Или чтобы Апрель пошел со мной туда, в спортзал. Да, мне захотелось этого настолько, что я чуть было и в самом деле не позвала его с собой. Но это не мой день рождения, не мой «халявный» зал и не мои друзья.

Поэтому я просто села в машину. Некоторое время мы молчали, слушая тихий заумный разговор каких-то доморощенных аналитиков по радио. Один разглагольствовал об исторической справедливости, о корнях, о географических факторах. Другой вещал о новых временах и международном опыте. При этом оба то теряли свой тезис, то заново находили его, но уже видоизмененным до уровня антитезиса. Они противоречили себе и друг другу, а когда это становилось особенно заметно, переходили к запрещенным приемам. Наконец первый аналитик спросил: «То есть вы считаете, что все можно объяснить волей небес? А не значит ли это, что вы переваливаете всю ответственность на ответчика, с которого заведомо невозможно спросить?» И тогда второй вдруг ответил: «А где вы были в начале девяностых? Почему вас-то не было на баррикадах?» И так далее, без остановки, без ответа.

– О, контрвопросы повалили! – ухмыльнулся Малдер. – Знаете, что это за штука?

– Мы опять перешли на «вы»? – удивилась я.

– Знаешь, что такое «контрвопрос»? – поправился он, приглушив радиоприемник.

– Кто же не знает, что такое «контрвопрос»? – расшалилась я, отвечая именно им, контрвопросом на вопрос моего Малдера. И улыбнулась. Он скользнул по мне задумчивым взглядом, а затем решительно кивнул.

– Отлично. Тогда скажи, с чего ты решила, что твоя сестра должна быть счастлива и успешна именно так, как тебе кажется правильным? Отчего не позволить ей быть счастливой по-своему?

– Интересная постановка вопроса. А кто сказал, что я неправа в отношении нее? Ты же не видел, сколько миллионов раз она была готова выгнать своего Сережу! Ты же не наблюдал за тем, как он исчезает, как кричит на нее. Как же ты можешь думать, что у тебя достаточно данных, чтобы делать далеко идущие выводы о ее счастье?

Цель игры была – ответить вопросом на вопрос, но мы, конечно, пошли куда дальше – за пределы игры. Мы говорили о том, что меня беспокоит. И в это время я волновалась, причем – по полной программе. Игорь выглядел внешне спокойным, он уверенно держал руль, не обращая никакого внимания – какая нервная система! – на подрезающие его джипы. Он пропускал маленькие машинки, похожие на божьих коровок, и делал это все на «автопилоте». Спокойный. Такой сложный, умный, а какой у него красивый, пропорциональный профиль, и только глубокая морщина между бровей выдает напряженный мыслительный процесс. Умный мужчина – такая редкость. Красивый и умный – это уже подозрительно.

– Я понимаю. Твоя сестра часто идет не туда, действует вразрез с ее же собственными интересами, верно?

– Да, – кивнула я, и Малдер щелкнул пальцами.

– Ага, ответила! Ладно, один-ноль в мою пользу. И все же, с чего ты взяла, что люди поступают в соответствии с их интересами? Разве так часто это происходит?

– А разве нет? – покачала головой я.

– Ты сама-то поступаешь в соответствии с тем, чего хочешь? Можешь ли ты точно сказать, чего хочешь для себя, для своей жизни? В жизни сестры – ты эксперт. Она должна быть умнее, найти и полюбить более достойного мужчину, финансово состоятельного, который будет не создавать, а решать проблемы. Но не приходило ли тебе в голову, что реальная жизнь состоит из выборов, которые люди делают, подчиняясь сердцу, а не разуму?

– Но я-то таких выборов не делаю, почему другие не могут их НЕ делать? – Я отвернулась и посмотрела в окно. Начинался мелкий неприятный дождь, на которые так щедр март. Скорей бы апрель. Интересно, как далеко нам еще ехать? Я бы хотела, чтобы мы так ехали до понедельника.

– Ты делаешь выбор, только не хочешь самой себе признаваться в том, каков он.

– Ты ответил, – тихо сказала я. – Один-один. И каков же он, мой выбор?

– Мы приехали, – сказал Игорь, так и не ответив на вопрос. Вместо этого он выключил двигатель, встал, вышел из машины и открыл мне дверь. Малдер подал мне руку, и это было так странно и старомодно – когда тебе помогают выйти из машины. Не знаю, что феминистки имеют против таких вот маленьких традиций.