Боги, пиво и дурак. Том 8 - Юлия Николаевна Горина

не я слишком молод, а твой приятель слишком любит нафталин и не умеет пользоваться имеющимися ресурсами, как следует, — ответил он. — И я не глава ордена, а руководитель русского филиала, если можно так выразиться.

Я не стал развивать эту тему и спросил:

— Что тебе нужно?

— Я же сказал — поговорить. Только без богов и предателей. Пусть пока в машине посидят.

— Тогда уж и без вооруженной группы поддержки с твоей стороны.

Зорин хмыкнул. Кивнул.

— Резонно. — И, повернувшись к своим, громко скомандовал: — Всем отойти на двадцать шагов, стволы опустить!

Мужики в камуфляже послушно опустили оружие и начали отступать шаг за шагом.

— Кака, кака! — встревоженно завопил младенец Бельский.

— Вернитесь пока в машины? — попросил я своих.

— А если этот хрен палить прикажет? — хмуро спросил Янус. — Что вообще ему нужно от тебя?

— Самому интересно. Поэтому сядьте пока внутрь и подождите немного.

— Ладно, — нехотя отозвался он.

Покосившись на Зорина, вся моя команда нехотя вернулась в машины.

Глядя друг другу в глаза, мы с нынешним главой ордена двинулись друг другу навстречу.

— Я слышал, ты куришь, — сказал Зорин и вытащил из кармана пачку сигарет. — Может, по одной?

— Спасибо, но мне в этом вашем подземелье уже достаточно дали прикурить, — хмыкнул я.

Зорин улыбнулся. И на удивление улыбка у него была хорошая, искренняя, ничуть не похожая на хищный оскал.

— Это еще вопрос, кто там кому прикурить дал, — сказал он. — Раскатал ты моих дураков хорошо. Брызги придется смывать даже с потолка.

— Хочешь, чтобы я возместил клининговые издержки? — саркастично поинтересовался я, тем не менее угощаясь настойчиво предлагаемой мне сигаретой.

— Даже если бы ты говорил всерьез, я вряд ли бы взял твои деньги, учитывая ограниченное количество мест, где ты мог бы их хранить, — сказал Зорин, щелкнув старинной бензиновой зажигалкой.

Я не сдержал улыбки. Прикурил. Шумно выдохнул дым в сторону.

— Так о чем разговаривать будем? По доброй воле я не сдамся, даже не надейся.

— Ну, это само собой, — отозвался Зорин, зажав сигарету губами и следом за мной потянувшись к огоньку зажигалки. — Я — человек разумный, о невозможном не мечтаю. И, к слову, того же хотел бы и от тебя.

— Я слушаю.

Лицо Зорина стало абсолютно серьезным, даже хмурым.

— Понимаю, что прямо сейчас ты, наверное, просто кипишь от ненависти к нам.

— Причем совершенно без повода, верно? — хмыкнул я.

— Видишь ли… — его губы дрогнули в легкой улыбке. — Нельзя быть хорошим для всех. Можно лишь для кого-то.

Сигарета замерла у меня в руке. Внутри все похолодело.

Черт возьми, он же сейчас говорит моими же собственными словами!

— Ты… копался в моей голове?

— Может быть, — все с той же раздражающей полуулыбочкой отозвался он.

— Нет, это совершенно определенно и точно. И это… — Тут меня осенило. И я мгновенно догадался, почему мы оказались в ловушке. — Это была не единственная голова, в которой ты копался. Я понял. Ты хакнул жреца.

Зорин удовлетворенно кивнул головой.

— Неплохо. И терминология такая… жизнерадостная. Современная. Да, я воспользовался восприимчивостью его расшатанного сознания к внушению. И попутно подслушал тебя. Мне понравилась эта твоя мысль, и я ее запомнил. Ты, говорят, по рождению наш, местный? Так вот подумай и ответь мне честно, хотел бы ты чтобы здесь, в твоем родном мире воцарились живые боги? Такие, как там?

Я внимательно смотрел на Зорина, все еще недопонимая, что он хочет этим сказать.

— Можешь не отвечать. Потому что я знаю, что нет. Хочешь, я тебе скажу, откуда это знаю?

— Ну уж окажи любезность.

— А все просто, Даниил. Ты способен к состраданию. Ты не добил доктора, не бросился обыскивать все комнаты, чтобы отомстить скрывавшимся там ученым, среди которых были женщины. И наверняка тебе было очень жаль беременную богиню и покрытого ранами старого знакомого. Не так ли? А боги, Даниил… У них сострадания нет. Редкие симпатии — возможно. Свои интересы — всегда. И неограниченная, жестокая власть, которой почти нереально противостоять. Чем тебе не мой орден? По большому счету, разница лишь одна — у нас нет сострадания к богам, а у них — к смертным. Однако же мы вызываем у тебя омерзение, а богам ты сопереживаешь. Как так? Для меня это загадка.

Я возмущенно фыркнул.

— Тебе правда так тяжело понять, почему мне отвратительны ваши методы?

Темные глаза Зорина хищно прищурились.

— Так ведь не мы их придумали. А лишь позаимствовали у богов. Давно ли в нашем мире прекратились кровавые жертвы в их честь? Младенцы, девственницы, самые сильные и достойные воины тысячелетиями обагряли своей кровью жертвенные камни, чтобы у кого-то там, на облаках, прибавилось энергии. Как думаешь, это сопоставимо со страданиями пары-тройки богов в течении сотни лет? Я уже не говорю о всяких божественных игрищах, когда люди становились просто куклами в руках бессмертных. И нам потребовалось приложить немало усилий, чтобы остановить это.

— Вам? — вопросительно поднял я брови.

— Да, не смотри на меня так. Это мы, наш весь такой отвратительный с твоей точки зрения орден ослабил влияние богов на наш мир. Мы веками охотились на пророков, мы приручили стражей, мы вскормили их божественной энергией и сделали настолько сильными, что теперь даже самые устойчивые и ранее наведывавшиеся к нам божества перестали безнаказанно являться к нам, стимулируя новую волну религиозного фанатизма, и, как следствие, новые жертвы. Да, псы требуют мяса, а воины — жалованья. Но без них щиты рано или поздно падут, и тогда лет эдак через пятьдесят святые начнут исцелять больных, шаманы — вызывать видимых духов, жрецы и попы опять станут контролировать частную жизнь верующих. А еще лет через пятьдесят возведут первый кровавый алтарь. Сначала там будут резать приговоренных преступников — из благодарности милостивым богам. А потом — уже собственных детей, из страха перед этими самыми богами. И тогда кровь множества Исааков прольется на жертвенники…

Чем дольше говорил Зорин, тем большее раздражение я испытывал. С одной стороны, определенная логика в его доводах была. Но с другой…

— Я вот тебя слушаю, — прервал я его философский монолог, щелчком откинув дотлевший до фильтра бычок на асфальт. — И никак не могу понять одного. Ты во