Тысяча Чертей пастора Хуусконена - Арто Паасилинна

Как финна, пастора Оскари Хуусконена особенно интересовала роль Соловецкого монастыря в основании Санкт-Петербурга. В 1694 году Соловки посетил царь Петр, мечтавший отвоевать для России выход к морю. До этого Россия не обладала ни собственным флотом, ни даже приличным портом, а внешнюю торговлю пыталась вести через Архангельск. В довершение проделанного до Белого моря маршрута Петр прошел со своим войском через Северную Двину до Ладоги и Невы, до конца Финского залива. Здесь проходили битвы со шведами, здесь царь решил в итоге основать свой город – и основал. Этот город русские потом во многих войнах отчаянно защищали, главным образом от финнов. Оборона сначала Санкт-Петербурга, а затем Ленинграда обычно обозначала нападение России на Финляндию.

Соловецкий монастырь постепенно ожил и даже расцвел ярче прежнего. В XIX веке это был золотой город посреди Белого моря, куда толпами стекались паломники, экономический центр. Казалось, будто далеко, на краю света, наконец утвердился северный Афон, только гораздо более пышный, чем древнегреческая священная гора.

Затем российская нищета разожгла революцию и Соловки превратились в суровое место заключения. И только сейчас, когда пастор Оскари Хуусконен зимовал на архипелаге, жизнь здесь снова стала меняться в лучшую сторону.

Работая над историческими заметками, пастор Хуусконен часто бродил по руинам монастыря. Он следил за медленно продвигающимися реставрационными работами, которые во время зимних морозов часто сводились к распитию чая и водки. Обрушившиеся ворота северной монастырской стены навели Хуусконена на мысль, что здесь было бы отличное место для занятий новым финским видом спорта – метанием копья в высоту. Он завел об этом речь вечером на телеграфе и соблазнил нескольких радистов испытать этот необычный способ броска. Достали пять копий, в кузнице на стройплощадке сварили подходящие для метателя стальные латы, а для защиты головы нашли каску русского пехотинца времен Второй мировой войны.

Радисты увлеклись метанием копья в высоту сразу, с первой попытки. Начальник телеграфа лейтенант Андрей Макаров добился невероятного результата – 14,40 метра. Достижение измеряли по линии между стрехой монастырской стены и обрушившимися воротами. Хуусконен тоже улучшил свой прежний, поставленный еще в Финляндии рекорд, на 60 сантиметров. Вскоре к метателям присоединилось несколько недоверчивых монахов, результаты которых все же не превысили десяти метров. Каменщики запускали копье выше, и лучший из них, Кирилл Семенов, за зиму поставил общий рекорд – ошеломительные 15,25!

Игры организовывались трижды в неделю – по понедельникам, средам и пятницам. В свободные дни пастор Хуусконен ездил на лыжах проверять берлогу. Черт спокойно спал под толстым слоем снега.

Долгая и темная зима на отдаленном острове подталкивала Оскари Хуусконена раз за разом открывать бутылку водки и выпивать. Выпив, он часто, сидя с Таней, начинал философствовать о самом разном: например, он разработал новую общественную модель для государств мира. В центре модели находился диктатор Земли, который избирался бы по жребию из, скажем, 10 000 достаточно просвещенных подходящих кандидатов. К главе человечества приставили бы надзирателя, которого наделили бы правом накладывать вето на действия диктатора, но не обязательно еще какой-то властью.

Занимаясь историческими изысканиями, Хуусконен отметил, что во время Русско-шведской войны 1590–1595 годов был похищен и увезен на Соловки церковный колокол с острова Манамансало на озере Оулуярви. Пастор стал интересоваться, нельзя ли вернуть эту реликвию в Финляндию, церковь его страны могла бы даже что-то за колокол заплатить.

Эту мысль Хуусконену высказывать не следовало. Теперь отношения с местными охладели окончательно: монахи перестали метать копье, и на острове поговаривали даже, что сумасшедшего финского пастора следует прогнать отсюда вместе с его медведем. А некоторые негодяи даже придерживались мнения, что этого недостаточно. Хуусконена надо убить, а с медведя содрать шкуру. В Мурманске ее можно было бы продать норвежцам или финнам. Островитяне предполагали, что у Хуусконена много денег: по слухам, он продал в Мурманске машину, прежде чем прибыть на Соловки. Дух из него выбить – и всё!

Шел март. В это время годовой договор Тани Михайловой как радистки телеграфа истек, и она не осмелилась его обновить, поскольку ее тоже начали считать странной, ведь она связалась с безумным финским священником.

Белое море еще было покрыто льдом. Таня предложила разбудить Черта: может, он выспался, все-таки март наступил. Они сбежали бы, не привлекая внимания, по льду на материк. Если остаться ждать естественного пробуждения медведя, то корка льда на море успеет растаять, а когда прибудет первый корабль, готовый взять Хуусконена и Черта с собой, совершенно непонятно.

– У меня ощущение, что здесь теперь очень опасно оставаться, – оценила обстановку Таня.

На самом деле Хуусконену уже надоели и Соловки, и Россия вообще. Начались приготовления: Таня собрала свои немногочисленные пожитки, Хуусконен – свои, всё погрузили на большие санки, которые немного напоминали финские розвальни былых времен. Таня сложила распечатанные за зиму принтером гармошки в папку. Наконец, как-то вечером, когда приготовления завершились, Таня и Оскари отправились по дороге к Секирной горе будить Черта. Медведь еще спал в берлоге крепким сном и не хотел встречать новую весну. Хуусконен разгреб лопатой снег со входа и забрался внутрь, но ему тут же пришлось отступить – зверь глухо рычал и больше не узнавал хозяина. Тогда Хуусконен принялся тыкать лыжной палкой в отверстие берлоги. Черт ворчал внутри, но наружу не выходил. Таня и Оскари звали его по имени, но тщетно.

– Это уже даже не черт, а тысяча чертей! – извелся Хуусконен и, злой, снова забрался в берлогу. Оттуда пастору пришлось поспешно убраться: медведь вышвырнул его из берлоги и бросился за ним вслед. Он изрядно потрепал Хуусконена и, оскалив зубы, заревел страшным голосом. Таня поспешила на помощь: она встала между косолапым и его хозяином и начала дергать медведя за уши и вопить – с этого момента его стали называть Тысяча Чертей. И вдруг медведь будто очнулся, окончательно пробудился от зимней спячки; он узнал Оскари и Таню и снова стал совершенно покладистым. Он испытывал жгучий стыд за свое поведение, облизывал лицо то Оскари, то Тани и пытался вилять хвостом, но в медвежьем хвосте, как-никак, всего пядь, да и та почти полностью скрыта густым мехом.

– Он сначала меня не узнал, – объяснил Хуусконен, пока Таня отряхивала снег с его одежды.

Они прицепили на Тысячу Чертей ошейник и отправились в путь. Санки, на которых лежало несколько чемоданов и других необходимых при переезде вещей, в том числе Танина швейная машинка и утюг Тысячи Чертей, стояли на льду у берега. С наступлением сумерек Хуусконен потащил санки. Таня вела медведя. Ориентируясь по компасу, они взяли курс на запад. До города Кемь, что на материке, от этого места было добрых пятьдесят километров. Небо уже потемнело, никем не замеченная процессия отделилась от Большого Соловецкого острова-монастыря и тюрьмы. Вслед не залаяла ни одна собака, треска автоматического оружия тоже не послышалось.