Гипотеза любви - Али Хейзелвуд

— Ты говорила об этом с Айсегуль?

Он сказал «Айсегуль». Понятное дело. Адам был коллегой доктора Аслан, а не ее аспирантом и имел все основания именовать ее Айсегуль. Он называл ее так не в первый раз. И Оливия не в первый раз обратила на это внимание. Просто когда они сидели вдвоем и тихо разговаривали, было трудно смириться с тем, что Адам преподаватель, а Оливия — совсем нет. Они принадлежали к разным мирам.

— Говорила, но денег, чтобы это исправить, нет. Она отличный руководитель, но… в прошлом году у нее заболел муж, и она решила уйти на пенсию пораньше, и иногда кажется, что ей уже все равно. — Оливия потерла висок. Она чувствовала подступающую головную боль, а ей предстояла долгая ночь. — Ты расскажешь ей о том, что я сказала?

— Конечно.

Она застонала.

— Не надо.

— А еще о поцелуях, к которым ты меня склоняла, и об афере с фейковыми отношениями, в которую ты меня втянула, и, прежде всего, о солнцезащитном креме…

— О боже. — Оливия спрятала лицо в колени, обхватив руками голову. — Боже. Крем.

— Да. — Теперь его голос звучал приглушенно. — Да, это было…

— Неловко? — предположила она, выпрямляясь с гримасой на лице. Адам смотрел куда-то в сторону. Возможно, ей это почудилось, но, кажется, он вспыхнул.

Он кашлянул.

— Ну да, и не только.

— Ага.

У Оливии тоже было «не только». Но она не собиралась об этом упоминать, потому что ее «не только» наверняка не совпадало с его «не только». Ему, наверное, на ум приходили слова ужасно, мучительно и навязчиво. Тогда как ей…

— Крем будет включен в жалобу по Девятому разделу?

Губы его дрогнули.

— Прямо на первой странице. «Нецелесообразное нанесение солнцезащитного крема».

— Ой, да ладно. Я спасла тебя от базальноклеточной карциномы.

— «Неподобающие прикосновения под предлогом защиты от ультрафиолета».

Она стукнула его своим «Твиксом», и он сделал вид, что пригнулся, чтобы уклониться от удара.

— Хочешь половину? Поскольку я планирую съесть все, что осталось от твоих чипсов.

— Нет.

— Уверен?

— Терпеть не могу шоколад.

Оливия уставилась на него, с недоверием качая головой.

— Ты серьезно, да? Ты ненавидишь все восхитительное, милое и утешительное.

— Шоколад отвратителен.

— Ты просто хочешь жить в своем темном, горьком мире, состоящем из черного кофе и безвкусных бейглов с безвкусным сливочным сыром. И чипсов с солью и уксусом — время от времени.

— Это явно твои любимые чипсы…

— Мы сейчас не об этом.

— …и я польщен тем, что ты запомнила, что я заказываю.

— Очень помогло то, что это всегда одно и то же.

— По крайней мере, я никогда не пил нечто под названием «фраппучино единорог».

— Было очень вкусно. На вкус как радуга.

— То есть как сахар и пищевой краситель?

— Две мои любимейшие вещи во вселенной. Кстати, спасибо, что купил мне его.

«Фраппучино единорог» был приятным дополнением к фейковому свиданию на этой неделе, хотя Оливия была так занята отчетом для Тома, что смогла только обменяться с Адамом парой слов. Что, она вынуждена была признать, ее немного огорчило.

— Кстати, а что делает Том вечером пятницы, пока мы вкалываем?

— Он где-то в городе. На свидании, я думаю.

— На свидании? Его девушка живет тут?

— У Тома много девушек. В разных местах.

— Но ни одной фейковой? — Она широко улыбалась, глядя на него, и была уверена, что он испытывал желание улыбнуться в ответ. — Отдать тебе полдоллара? За чипсы.

— Оставь себе.

— Отлично. Потому что это примерно треть моей месячной зарплаты.

Ей удалось его рассмешить. Изменилось не только его лицо, изменилось пространство, в котором они находились. Оливии пришлось уговаривать свои легкие не прекращать работу, продолжать поглощать кислород, а глаза — не теряться в маленьких лучиках в уголках его глаз, в ямочках на его щеках.

— Рад слышать, что стипендия не повысилась с тех пор, как я учился в аспирантуре.

— Ты тоже жил на дошираке и бананах, когда учился?

— Я не люблю бананы, но помню, что ел много яблок.

— Яблоки дорогие. Ты финансово безответственный расточитель.

Оливия склонила голову набок и задумалась, можно ли спросить об одной вещи, которую ей до смерти хотелось узнать. Она сказала себе, что это неуместно… И все равно задала вопрос.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать четыре.

— О. Вау.

Он казался моложе. Или, может быть, старше. Она считала, что он существует во вневременном измерении. Было так странно услышать число. Узнать год рождения, почти на десять лет отстоящий от года ее рождения.

— А мне двадцать шесть. — Оливия не знала точно, зачем она это сказала, он ведь не спрашивал. — Странно думать, что ты когда-то тоже учился.

— Да?

— Ага. В студенческие годы ты был таким же?

— Каким?

— Ну, знаешь. — Она сделала страшные глаза. — Враждебным и неприступным.

Он свирепо посмотрел на нее, но она уже не воспринимала это всерьез.

— На самом деле, я, кажется, был еще хуже.

— Могу представить. — Наступила короткая, уютная пауза, когда она откинулась на спинку дивана и принялась за свои чипсы. Это был идеальный перекус. — Так что, все становится лучше?

— Что?

— Это. — Она неопределенно обвела рукой вокруг себя. — Академия. После аспирантуры будет лучше? Как только получаешь место преподавателя?

— Нет. Боже, нет. — Адам так ужаснулся этому предположению, что она невольно рассмеялась.

— Тогда почему ты тут торчишь?

— Непонятно. — В его глазах промелькнуло нечто, что Оливия не смогла толком определить, но тут не было ничего удивительного. Она многого не знала об Адаме Карлсене. Он был мудаком, но с двойным дном. — Здесь дело в невозвратных издержках: трудно отступиться, когда вложил столько времени и энергии. Но наука все окупает. Когда дает результаты, конечно.

Она помычала, обдумывая его слова и вспоминая парня в туалете. Он сказал, что наука — это куча вложений с мизерным выхлопом и нужна веская причина, чтобы остаться в академии. Оливия невольно задалась вопросом, где он сейчас. Окончил ли учебу? Знает ли, что помог кое-кому принять одно из самых трудных решений в жизни? Имеет ли он хоть малейшее представление о том, что где-то есть девушка, которая на удивление часто вспоминает их случайную встречу? Вряд ли.