Подвеска пирата - Виталий Гладкий

Парни подговорили пойти на разбойный промысел еще троих товарищей, чем вызвали сильный гнев у Фетки Зубаки. Для артельного атамана потеря пятерых самых сильных и выносливых рыбаков была почти трагедией. Особенно он расстроился из-за Недана. Детина работал за троих, а соглашался получать сущий мизер. Но перечить Фетка Зубака не решился — государево дело; не ровен час нагрянет Басарга Леонтьев со товарищи... Ему становилось дурно только от одной этой мысли.

Когда Карстен Роде увозил с собой молодых поморов, артельный атаман провожал его широкой угодливой улыбкой. Только в момент выезда саней за околицу, он дал волю своему гневу, да так, что домочадцам пришлось спасаться бегством. А потом напился и долго плакал пьяными слезами, обнимая сундук-подголовник[86], жалея себя и еще неизвестно кого, пока не уснул.

Двадцать матросов Голштинец набрал из датчан. Разные это были люди. Но все хорошо знали морское дело и умели управляться с парусами. Некоторых рекомендовал Бешеный Якоб, и Карстен Роде подозревал, что не все они в ладах с законом. В том числе и новый штурман, который должен был заменить Ганса Дитрихсена...

— Почему сегодня такой грустный? — раздался голос над ухом, и Голштинец невольно вздрогнул.

Он поднял глаза и увидел совершенно разбойничью физиономию Бешеного Якоба. У хозяина трактира отсутствовала мочка левого уха, отсеченная саблей, и косил левый глаз: пуля чиркнула по виску, обнажив кости черепа, и теперь натянутая кожа зажившей раны делала бывшего пирата косоглазым.

— Радоваться нечему, — ответил Карстен Роде. — Пинк готов к выходу, а команда еще не набрана.

— Извини, больше мне предложить некого. За других поручиться не могу. Но выход у тебя есть...

— Это какой же? — живо заинтересовался капер.

— Можно найти крутых парней, которые жизнь не ставят ни в грош, в королевской темнице. Каперу царя московитов герцог не откажет. А они будут благодарны тебе до гробовой доски за то, что спас их от веревки или от возможности сгнить в сырых казематах заживо. Благодарны и верны.

— А что, дельная мысль! — повеселел Карстен Роде. — Сегодня же договорюсь с начальником тюрьмы, чтобы провести смотрины.

Голштинец не стал откладывать это дело в долгий ящик. Допив пиво, он решительно направился в кордегарию[87]. Там нашел знакомого офицера, и тот за несколько монет разрешил Карстену Роде посмотреть на узников; зачем это понадобилось Голштинцу, вояку не интересовало. Оба остались довольны друг другом. Капер — потому что не нужно было шибко раскошеливаться на мзду более высокому начальству, а офицер предвкушал, как после смены караула скрасит свою скучную бедную жизнь шикарным застольем с какой-нибудь ветреной красоткой без серьезных жизненных принципов.

Нарушителей спокойствия и жуликов во владениях герцога Магнуса было не так уж и много, поэтому они преспокойно умещались в каменном сыром колодце. Тем более, что здесь осужденные обычно долго не задерживались: кто мог, откупался (что приветствовалось и поощрялось жадным герцогом), и его выпускали на свободу, а совсем уж серьезных нарушителей ждал эшафот. Смертные приговоры приводились в исполнение быстро — город не мог позволить себе чрезмерных расходов на содержание заключенных.

В Тюремную башню Карстен Роде попал по мостику, перекинутому через шахту, где когда-то содержали львов. Шахта была глубиной в пять-шесть сажень, и теперь в нее стекались отходы. Поэтому на мостике вонь стояла изрядная, даже для капера, привычного к корабельным миазмам.

Вход в камеру был весьма оригинальным — через потолок. В потолке находилась дыра, куда бросалась канатная лестница для узников, а едва съедобную мучную болтушку в большой бадье опускали к ним вниз просто на веревке.

Сама же камера впечатляла размерами. Она была одна-единственная и занимала весь подвал башни «Длинного Германа». Чтобы рассмотреть узников, в темницу спустили фонарь.

— Эй вы там, крысы подвальные! — грубо рявкнул тюремщик, волосатый детина в кожаном фартуке, как у забойщика скота. — Подходи по одному к фонарю! Да так, чтобы ваши рожи были хорошо видны!

— А не пошел бы ты, тупая образина!.. — Из отверстия послышалась крутая виртуозная брань.

Карстен Роде невольно ухмыльнулся — сквернослов обладал талантом по части выражений. Уж не из вольного ли он братства?

— Ну, вы у меня попляшете!.. — разъярился тюремщик.

— Погоди, остынь, — похлопал его по плечу Голштинец. — Я буду сам с ними говорить. А это тебе на выпивку. — Он ткнул в лапищу тюремщика серебряный гульден.

— Премного благодарен, господин хороший, — угодливо сказал детина и отошел в сторону. — Говорите, коль вам хочется. Но как по мне, так их давно пора в расход.

— Эй, молодцы! — крикнул Карстен Роде в отверстие. — Кто желает выйти на свободу?

— Я! Я! И я тоже! — дружно раздалось в ответ.

— А почему не спрашиваете, что от вас потребуется взамен?

— Нам все равно, — ответил сквернослов; капер узнал его по голосу. — Мы готовы хоть в ад пойти, лишь бы выбраться из этой вонючей выгребной ямы.

— Что ж, и то верно. Кто-нибудь знаком с морским делом?

— Еще как знакомы... — проворчал сквернослов.

— Что он говорит? — поинтересовался кто-то на языке московитов.

— Как я понял, свободу предлагает, — ответил сквернослов на ломаном русском. — Но только тем, кто может ходить по морю.

— Крикни ему, что мы согласны! Мы поморы! Эй, господин хороший!

— Так он еще ничего толком не сказал, — осадил поморов кто-то из заключенных.

Карстен Роде уже довольно сносно освоил русскую речь, поэтому понимал, о чем шел разговор внизу.

— Будет вам и толк, только не упрямьтесь и подойдите к фонарю, — приказал он. — Да не толпой, а по одному!

Смотром разбойных физиономий Голштинец остался доволен: среди заключенных и впрямь нашлось несколько весьма колоритных персонажей. Но когда к фонарю подошли двое молодых поморов, как они себя назвали, он невольно присвистнул. Это были те самые парни, что в псковской корчме побили царских опричников! Карстен Роде напряг память, и в ней появилось странное словцо Стахея Иванова — ушкуйники.

Просматривая в кордегарии список, где были указаны прегрешения узников перед законом, капер лишь качал головой — как иногда странно судьба тасует карты. Тогда в Пскове ему захотелось иметь этих парней в своей команде, и вот они, пожалуйста, бери их тепленькими. Притом где — в темнице Аренсбурга! За тысячу миль от Пскова. Какая нелегкая занесла ушкуйников-московитов на Эзель?