Не отрекайся от любви - Мередит Дьюран

Линдли пристально посмотрел на него:

– Понятно. Я знаю, что между нами неприязненные отношения, кузен, но насмехаться надо мной из-за Эммалайн… – Он замолчал, будто внезапно чем-то пораженный. – Конечно, враждебность исходит от тебя. Наверное, это могло бы закалить тебя! Идти в лагерь, полный добрых английских солдат, отчаянно защищать родную кровь. Разве для тебя это так просто, кузен? – Он наклонил голову набок. – Но нет, ты держишься непреклонно. Браво!

Болтовня Линдли выводила Джулиана из терпения.

– Значит, ты не видел ее? И ничего о ней не слышал?

– Нет, и мне непонятно, с чего ты взял, будто я стану ею интересоваться. Да, когда-то мы были обручены, но последний раз я видел ее в резиденции, когда она отказалась идти со мной. Думаю, она теперь мертва. Какая жалость! Она должна была унаследовать много денег, и я бы мог ими воспользоваться. Но думаю, после службы здесь я сумею хорошо устроиться независимо от того, на ком женюсь, Возможно, даже получу рыцарство. Как ты думаешь?

– Целься выше, – спокойно сказал Джулиан. – Пробивайся в мой круг. Я буду пристально следить за этим.

– Неужели? – рассмеялся Линдли. – Это угроза? Как неблагоразумно. Я командую этим гарнизоном, Холденсмур. Я слышал, ты был в Дели во время штурма. Это правда? Удалось защитить своих темнокожих родственников?

«Иди, – сказала ему бабушка, когда он с факелом в руке отпрянул от погребального костра Девена. – Ты исполнил свой долг перед этой семьей».

Девена сразила пуля британского снайпера. По сравнению с тем, что началось потом, эта смерть, должно быть, оказалась относительно безболезненной.

Господи, пусть бы и Эмме также повезло.

Джулиан пошел назад той же дорогой. Он не такой сильный, как Эмма. Когда навернулись слезы, он не смог сдержать их.

Лондон

Май 1861

В окно ничего не было видно. Они пробирались сквозь желтый туман, пахнущий серой и угольным дымом. Внутри кареты стояла непроглядная тьма. Приходилось крепко держаться за ременный поручень, поскольку карета двигалась рывками, часто останавливаясь. Наверное, кучер опасался столкновения. Недавно во внезапном разрыве тумана они увидели омнибус, врезавшийся в частный экипаж. Одна из лошадей погибла, остальные пытались вырваться из упряжи; вокруг бродили окровавленные пассажиры. Из магазинов высыпали зеваки, слышались крики о помощь.

Эмма не проявила к этому особого интереса. Но когда они снова двинулись вперед, она заметила на обочине мужчину в накинутом на плечи сером одеяле с надписью:

«Благотворительный фонд леди Данфорт». С мелом в руке мужчина ползал по тротуару, пытаясь восстановить затоптанный рисунок. Это было удачное изображение Наполеона, внизу неуклюжими каракулями подписано: «Я голодаю». Вот первый Лондонский урок, подумала Эмма. Она не единственная, кто выживает благодаря искусству.

Ей захотелось бросить мужчине пенни, но это был лишь мимолетный порыв. Да и окно заперто.

Карета снова нырнула в марево. Туман полз над булыжными мостовыми, окутывал здания, искажал звуки. То здесь, то там, словно из ниоткуда, возникал свет газовых фонарей. Карета грохотала по невидимой колее, щелкал кнут. Внезапно вспыхнул огненный шар, за ним другой, третий, потом резкий хлопок и крик, искаженный туманом. Сначала показалось, что он доносится прямо от окна, потом – с большого расстояния:

– Сосиски! Шесть пенсов за связку!

Сидевшая напротив кузина прижала ко рту носовой платок. Эмма взглянула на нее, затем осторожно вдохнула. Плотный воздух с привкусом гари буквально застрял в горле комом, который невозможно было проглотить. Эмма не понимала, почему все так хотят жить в этом городе. Здесь не дышат, здесь задыхаются. А поскольку обходиться без воздуха невозможно, не оставалось ничего другого как приспособиться. Она вдохнула поглубже. Да, придется смириться. Возможно, тогда станет легче.

– Тебе будет нехорошо, – сказала кузина.

Эмма отвернулась к окну. Она была не в ладах с Дельфиной из-за картин. «Сожги их, если хочешь» – именно так она сказала кузине год назад. Или уже два? Возможно, она говорила необдуманно, тогда она была не в себе. Но она определенно запретила Дельфине их показывать.

Каким нелепым виделся Эмме предстоящий разговор.

«Да, сэр. Эта картина изображает красочную сцену, свидетельницей которой я стала. Она заставила меня закричать, но мои опасения были напрасны, я не умерла от руки этого человека, его убили. А вот другое событие, и Алваре, которое особенно на меня повлияло. Я так рада, что вы находите мою технику достойной одобрения. Если бы я не экспериментировала с итальянским стилем, то не смогла бы добиться глубины и живости, которых требует тема. Я не сумела бы завершить картины, и все это осталось бы в моей голове. И тогда, чтобы побеседовать со мной, вам, возможно, пришлось бы зайти в Бедлам или в подобное место, но поприятнее. Я могу позволить себе выбирать».

Карета снова остановилась. Мягкое прикосновение к плечу вернуло Эмму к реальности.

– Все в порядке, – сказала Дельфина. – Мы на месте, кузина.

В гостиной Дельфина сразу попросила слугу лорда Локвуда зажечь огонь. Воздух в комнате быстро стал столь же густым, как уличный туман. Горничная принесла чай, но Эмма не могла усидеть на месте. Она шагала по краю ковра, пока кузина наполняла чашки.

– Ты нервничаешь из-за встречи с графом? – спросила Дельфина. Эмма пожала плечами. Ей казалось, что она готова к Лондону. Но с каждым часом ее все сильнее тянуло в Даррингем. Будь она сейчас в Девоне, скорее всего отправилась бы на вечернюю прогулку. Гуляла бы по Джемсон-Парку после долгих занятий живописью. Возможно, она была бы расстроена – ее новая работа казалась ей посредственной, – но по крайней мере на душе было бы спокойно.

– Ты, похоже, хандришь. – Тон Дельфины стал более резким. Искушение промолчать было сильным, но Эмма не могла обидеть кузину. Дельфина за последние годы повидала приступы самого мрачного ее настроения и перенесла их без жалоб.

– Ничего подобного, – ответила Эмма. – Со мной уже давно этого не бывает, так что не нужно волноваться на этот счет.

– Но тогда, значит, ты сердишься на меня?

Остановившись, Эмма задумалась. Она не понимала, что ее одолевает: гнев, нервозность, усталость? Но это неудивительно – ее ум имел что-то общее с туманом: многое часто представало перед ней в неузнаваемых формах. Снова пожав плечами, она сказала:

– Если я сержусь, значит, на то есть причина.

Дельфина вскочила. У дамы покрупнее это движение выглядело бы внушительно. Но миниатюрная и розовощекая Дельфина походила на фарфоровую куколку.

– Почему ты злишься на меня, Эмма?! Я и без того чувствую себя виноватой.