Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

— Я рада, что ты пришел, — произнесла Катрин голосом автоответчика.

— Я все равно уже собирался уходить, — дополнил Макс в унисон.

Этим неслыханным враньем он добровольно скрепил акт о своей безоговорочной капитуляции. Затем, как образцовый неудачник, приветливо протянул Катрин руку и выдавил из себя почти игриво-деликатное:

— Спасибо…

В парке Эстерхази он почувствовал острое желание завыть, как стадо фрустрированных волков. Но, неожиданно представив себе лицо Паулы, рассмеялся.

Визит Аурелиуса закончился гораздо раньше, чем ему того хотелось. Через несколько секунд после ухода Макса у Катрин начался острый приступ мигрени, который еще больше обострился и перешел в истерику, когда Аурелиус вызвался посидеть у ее кровати, пока ей не станет легче. Через четверть часа он наконец — не без помощи Катрин — понял, что не сможет ей помочь, и ушел. Успех героической операции по удалению нежелательного гостя на некоторое время в какой-то мере утешил ее и примирил с пережитым разочарованием.

Потом она почувствовала, как в ней опять поднимается горечь злополучного поцелуя. Решив не прятать голову в песок, она открыто призналась себе в том, что безнадежно влюбилась в Макса, но тут же поклялась трактовать слово «безнадежно» буквально и не дать ему ни малейшего шанса сблизиться с ней. Чтобы слово не расходилось с делом, она отключила телефон, домофон и компьютер.

А чтобы чувство безутешности стало еще более профессиональным, чтобы еще более добросовестно расковырять свои кровоточащие раны, она включила телевизор и принялась «листать» программы. Через какое-то время она остановила свой выбор на передаче, посвященной раннему распознаванию и эффективным методам лечения гепатита Е.

«Вот самый подходящий финал для этого идиотского вечера», — подумала она. На пятом пациенте, делившемся со зрителями своим печальным опытом борьбы с гепатитом Е, она наконец позволила себе уснуть.

Когда Катрин проснулась, что-то в квартире было не так. Ей, конечно, сразу же вспомнился вчерашний кошмар с поцелуем. На этом ощущении невозможно было построить день, тем более рабочий, к тому же зимний, декабрьский, предрождественский день, седьмой перед сочельником и тридцатилетним юбилеем. Поэтому она решила даже не пытаться открывать глаза. Она сознательно постаралась впасть в бессознательное состояние агонии, при котором память отключается напрочь. Она чувствовала себя прикованной к постели, и любой врач, который хоть что-нибудь смыслил в психологии, подтвердил бы ее неспособность покинуть кровать в ближайшие дни.

Но что-то в квартире было не так. Катрин чувствовала какой-то непривычный запах. Анализировать этот запах она не могла, у нее не было на это сил. Она еще глубже забралась под одеяло и старалась ни о чем не думать, а когда ей лезли в голову мысли о Максе, она давила их подушкой. Еще ни один мужчина не наносил ей такой обиды! Ни разу в жизни она не испытывала такого глубокого разочарования от предмета своей влюбленности! Ни разу в жизни ее не отталкивали так грубо в момент полной открытости и отдачи… Целоваться он не может! У него, видите ли, аллергия на поцелуи! Аллергия… Аллергия… Аллергия… Козел!..

Но что-то в квартире было не так. В том числе и под одеялом. Неужели это ее дыхание? Откуда у нее вдруг взялся такой неприятный запах изо рта? Может, вчера вечером она заработала себе какое-нибудь психосоматическое расстройство? Может, у нее вдруг открылась астма? Она задержала дыхание и прислушалась к себе. Ей был отчетливо слышен какой-то звук, но он шел снаружи. Строители? Кровельщики? Снегоуборщики? Нет, звук был ближе. Он напоминал тихое, непрерывное землетрясение. Эпицентр этого «землетрясения», похоже, находился в комнате. Кровать дрожала.

Катрин была еще не готова к исследованию загадочного явления. Она еще была не в состоянии воспринимать знаки обыденности. Она плотно закрыла глаза, зажала уши ладонями и (тщетно) пыталась ни о чем не думать.

Что же это за клоун, у которого «аллергия на поцелуи»? Что это за извращенец? Как ее угораздило запасть на него? Почему ей понравился именно он? Почему из тысяч мужчин она подпустила к себе именно этого? Зачем она вообще ему понадобилась? Денег у нее не было. На поцелуи у него аллергия. То есть секс ему, получается, не нужен. Что же ему от нее понадобилось?

Катрин потянулась за подушкой, чтобы задушить эти мысли, и вдруг наткнулась рукой на какой-то предмет. Будильник? Книга? Пульт от телевизора? Нет, это было что-то другое, что-то более мягкое, бесформенное. Катрин почувствовала, как у нее заколотилось сердце. Она и забыла, что оно у нее еще есть. Она предпочла бы в будущем вообще обойтись без него. Но сейчас оно ей неожиданно понадобилось. Она была взволнована. В ее кровати происходило что-то странное.

Она высунула голову из-под одеяла, повернулась к обнаруженному предмету и чуть приоткрыла глаза. В ту же секунду из нескольких составляющих ее чувственного восприятия сложился некий образ — слишком быстро для истерического вопля, слишком медленно для инфаркта. Катрин тронула предмет. Он издал какой-то жутко визгливый звук. Это был «говорящий» пластмассовый сэндвич. Когда раздражитель находился на полпути к месту обработки в мозгу Катрин, на ее плечо что-то опустилось. Рука. Угловатая. Тонкая. Волосатая. Густоволосатая. В тот же момент в лицо ей повеяло теплом. А в нос ударил запах — гниловатый, как запах листвы из сточной канавы.

Катрин резко распахнула глаза и увидела некий бородато-волосатый лик. Курт! Он таращился на нее своими крупными искрящимися стекляшками кофейного цвета. Его морда ритмично терлась о простыню в нескольких миллиметрах от ее носа. Сняв языком с губы обильную порцию пенной слюны, он метнул несколько капель на подушку Катрин. Каждые две-три секунды из чрева Курта вырывался протяжный грозно-блаженный рык.

Где-то в отдалении его дратхааровский хвост так же ритмично колотил по краю кровати. Катрин знала, что так собаки ведут себя, когда им хорошо. Она остро почувствовала свою полную зависимость от ситуации и поняла, что не имеет ни ментальной способности, ни моральной готовности искать из нее выход. Она ничего не могла прибавить к этой утренней встрече. Курту было хорошо. Он лежал, распластавшись, как игральная карта, и вытянувшись, как длинный рожок для обуви, поперек ее двуспальной кровати на недавно еще белой, а теперь черно-бурой натяжной простыне. Он прекрасно себя чувствовал. Катрин порадовалась за него. Все про него забыли, и он решил извлечь максимальную пользу из своего бедственного положения.

Как ни странно, Курт первым покинул кровать. Он лучше ориентировался в новых условиях, чем Катрин. Поскольку он уже все равно стоял перед дверью в ванную, она решила загнать его под душ. С полом ничего не будет, а ей самой было уже на все наплевать. У нее все равно не было особых планов. Часы показывали полвосьмого, оставалось полчаса до начала работы. Первые офтальмологические пациенты уже, наверное, вслепую бродили вокруг клиники. Доктор Харлих уже наверняка пришел и готовился к своему ежеутреннему приветствию: «Доброе утро, прекрасная фройляйн! Желаю вам приятного первого рабочего дня последней, очень напряженной, предпраздничной рабочей недели. Сегодня ожидается тридцать пациентов. Если я вам зачем-нибудь понадоблюсь — звоните мне в любое время…»