В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Собирая и подравнивая страницы, он попросил:

– Мне тут кое-что уточнить надо. Хотел к Степанычу, да из него, сам знаешь, слова клещами тянешь… Ты как – никуда не торопишься?

Хорошенькое дело – не торопишься! Спохватившись, Скачков представил, как закипает Клавдия в машине и поминутно вздергивает рукав над часиками. Звонарев с Валерией, конечно, терпеливо успокаивают ее…

– Да в общем-то… – замялся он. – Я в общем-то… это самое… по делу заскочил.

– Это же пара пустяков! – воскликнул Брагин, узнав, что привело Скачкова в редакцию. – И правильно сделал. Идем, я познакомлю тебя с редактором. Болельщик и персонально твой поклонник. Пошли, пошли, сейчас мы все устроим.

В редакторском кабинете за обширным, заваленным бумагами столом, сидел человек в рубашке с закатанными рукавами и, свесив волосы, увлеченно писал. Пиджак висел на спинке стула. Подняв голову на вошедших, редактор удивленно отвалился на спинку стула.

– Ну, знаете… – проговорил он, снимая очки. – Тронут. Здравствуйте и садитесь. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда. Сергей Александрович, может быть, нам кофе организовать? Ведь вам можно кофе? – обратился он к Скачкову.

Не присаживаясь, Брагин объявил, что сейчас не до кофе. Редактор заставил обоих опуститься на стулья. – Я вам должен кое-что показать.

Приподняв со стола несколько бумаг, он стал что-то отыскивать на свежем оттиске газетной полосы. Брагин, привстав, смотрел что он там такое ищет.

– Вот! В «Советском спорте» дискутируется вопрос о запрещении переходов, то есть кочевании хулиганов из команды в команду. Выгонят в одной, берут в другую. Забывают, что на спортсменов смотрят с трибун, по телевидению и – учатся. Да, учатся, берут пример. Спортсмен должен воспитывать трибуны… Вот, перепечатываем, даем в номер.

Скачков представил, что сейчас происходит в ожидающей его машине, и завозился. Брагин незаметно надавил ему на колено.

– И еще… – бормотал редактор, быстро просматривая оттиск. – Вы же в Вену летите? Я еще думал… Это должно вас заинтересовать…

Найти ему не удалось: Брагин стремительно вскочил, вместе с ним поднялся и Скачков. Редактор отложил полосу и вышел из-за стола.

– Мне представляется, – говорил он Скачкову, двигаясь вместе с ним к двери, – у вашего тренера крепкая рука и настоящий характер. Таких, как Комов, вообще нельзя допускать на поле. Вы только подумайте, сломал! И кого? Полетаева! А кого теперь вместо него ставить в сборную? Отборочные игры на носу. Мы можем проиграть даже в группе. Не хватит ли позора? С самого Мельбурна не можем пробиться в финальную пульку. Это после медалей-то! – Он внушительно поднял палец. – После зо-ло-та!

Горячность его забавляла Братина и он, берясь за ручку двери, снисходительно напомнил:

– А кубок в Париже? А четвертое место в Лондоне? И распахнул дверь.

– Да, да! – загорелся редактор и, отстранив Братина, снова захлопнул дверь. – Все это – да! Но – Мельбурн! Когда же мы снова поднимемся на первую ступеньку? На первую!

Нескладный, с бледными худосочными руками, он уставился на своих собеседников.

Журналист нашел момент подходящим и спокойно спросил: собирается ли он сегодня пойти на просмотр?

– Какой просмотр! – ужаснулся редактор и бросился к столу. – У меня еще передовая не готова.

– Тогда вашими местами мы распорядимся по-своему, – заявил Брагин и вывел Скачкова из кабинета. – Вот тебе мой пропуск – держи. Я немного задержусь. Вы ведь вдвоем идете?

– В общем-то, да… Она там, в машине.

– Как – в машине? – удивился журналист, – Здесь, возле редакции? Что же ты молчал, растяпа? А мы… Это моя вина, я тебя заговорил. Пошли, надо извиниться, – неудобно.

Обходительный Брагин очаровал Клавдию. Опоздание Скачкова было прощено, забыто.

– Ах, Геша!.. – вздохнула она, снова забирая его руку.

Покуда журналист любезно рассыпался перед Клавдией, Звонарев сумел вставить, что читал статью о грубости на футбольном поле и совершенно согласен с автором: хулиганам не место в спорте. На похвалу Брагин отозвался сдержанным поклоном. Скачков, пока ехали от редакции, припомнил, когда Клавдия прямо с базы затащила его в гости, Звонарев кипел, доказывая, что без Комова команду ждет в Вене сокрушительный разгром.

– О чем задумался, Геш? – шепотом спросила Клавдия, глядя ему в лицо.

– Так… – Скачков поморщился.

– Шепчетесь? – Звонарев обернулся, блеснул глазами. – Я что хотел спросить, Геш. Как ты считаешь, можно упереться всей командой и не пропустить ни одного мяча?

– Это о Вене?

– Ну да. Ведь вам достаточно ничьей. Помнишь, в Мельбурне наши играли с Индонезией? Ноль-ноль.

«Да, ничья, ничья… Все на это надеются. А вдруг гол? Один-то может и дуриком залететь. Переигровка. А если, еще один?» Но нет, об этом не хотелось и думать.

Сбавив ход, Звонарев стал искать место, где поставить машину. Возле телестудии по обе стороны дороги плотно, впритык одна к другой, стояли присмиревшие «Москвичи» и «Запорожцы». Аристократически выделялись две или три новенькие «Волги».

– Народу-то, а? – Звонарев, запирая машину, кивнул на толпу у входа. С зеркальцем в руке Валерия крутила вокруг носа пуховкой. Клавдия поправляла на ее спине волну расчесанных волос.

Пробираясь сквозь толчею к входным дверям, Скачков и все, кто был с ним рядом, улавливали позади завистливое перешептывание; «Смотри, Скачков! Где?.. Да вон, вон… Он что, женат? А это кто с ним?» Стремясь поскорее скрыться с глаз, Скачков невежливо толкался. Наконец оказались в высоком спокойном вестибюле. Женщины, блестя глазами, поправляли прически. Валерия держалась здесь уверенно, как человек свой, близкий к посвящению, Клавдия, уступая ей первенство, добровольно обрекала себя на подчинение.

В зал они пошли в сопровождении встретившего их ассистента оператора: бородка, темные очки, джинсы в обтяжку и заношены до седины. Ассистент шел впереди с Валерией, они о чем-то переговаривались.

В небольшом, со всех сторон закупоренном зале было мрачновато от приглушенного света. В ожидании начала царил пристойный ровный гул, кое-где мелькали газеты, – становилось душновато. Звонарев с порога заметил своих, помахал рукой и стал пробираться по ряду, бесцеремонно наступая на ноги.

– Братцы, – известил он на ходу, – места нам обеспечены!

Скачков узнал тех, с кем приходилось встречаться в компаниях. По привычке сравнивать Скачков мысленно ставил их на зеленое поле и создавал им ситуацию, вроде той, что получилась в Хельсинки, на первой для советских футболистов Олимпиаде, когда они проигрывали Югославии со счетом 1:4. Это был разгром, позор и катастрофа, но парни совершили чудо и свели игру вничью 5:5. Такие встречи не забудутся, они помнятся, как подвиг. Пусть это только спорт, футбол, как бы воскресная забава на зеленом поле перед скоплением трибун, но каждый, кто просовывает голову в футболку, знает, помнит и никогда не забудет о Голгофе киевских динамовцев, сыгравших свой последний смертный матч на стадионе оккупированного Киева. В тот знаменитый день одиннадцать парней вышли на поле и на глазах у всех, кто наблюдал за ними, за их игрой, за их самоубийственным порывом, разнесли команду оккупантов. Они в том матче тоже жили жаждой гола, они костьми ложились, чтобы вырвать драгоценнейшие два очка, но как смертельно высока была тогда цена каждому забитому мячу! Последних полтора часа своей спортивной жизни они сражались, словно на последнем оставшемся им рубеже, футбол, привычная игра, стала для них единственным оружием, и они выстояли и не только выстояли, но и вырвали победу, напомнив всем, кто видел их и кто еще о них услышит, о достоинстве народа, спортсменов, спорта… В том матче они лупили по воротам так, будто стреляли из орудий, а попадая, радовались, ликовали, хотя знали, что каждым забитым голом они подписывают себе смертный приговор. И все же они предпочли смерть победителей, нежели предательство добровольного поражения. Последним своим матчем футболисты показали не только КАК нужно выигрывать, но и ЗАЧЕМ. Те два очка победы следовало бы выбить золотом на их командном братском надгробии, если бы оно существовало!