The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

Были неоднократные случаи сопротивления чернокожих рабству, но ничто не могло сравниться с чернокожим африканцем, вооруженным с британского одобрения, который мог бы потребовать что-то взамен своих услуг. Таким образом, в Бразилии отсутствовал один из ключевых источников "современной" политизации. Но почему после 1888 г. там не сложился формальный расовый порядок? После отмены рабства, совпавшей с мирным переходом от монархии к республике, начались долгие споры о национальной и расовой идентичности страны и ее возможностях для модернизации. Так как в Бразилии манумиссия проходила легче, чем в США, и не так жестко пресекалась мисцегенация, не было столь жесткого соответствия между цветом кожи и социальным статусом, и люди в целом были менее склонны к резким дихотомиям. Таким образом, освобожденные рабы раньше других заняли свое место в концепциях модернизации, которыми занимались представители белой элиты.

Еще более важной была стратегия замещения рабов в динамично развивающихся секторах экономики новыми иммигрантами из Европы. Бывшие рабы оказались в экономически маргинальном положении, оказавшись на другом рынке труда, нежели новые иммигранты, поэтому жесткая конкуренция, которая в других странах мира обычно подпитывает расизм, оказалась фактором второстепенной важности. Расовая принадлежность также никогда не становилась спорным вопросом региональной политики в Бразилии; ни одна из особых областей не определяла себя с точки зрения расовой идентичности, которая предлагала отделение как решение их проблем, как это сделали южане в США. Более того, элита старалась проповедовать инклюзивный национализм и миф о том, что прежняя рабовладельческая система была исключительно гуманной. Это позволило выстроить национальную историю как континуум - от колониальных времен до монархии и республики.

Материальное положение чернокожих в Бразилии после эмансипации было ничуть не лучше, чем в Алабаме или ЮАР: государство просто не заботилось о них. Здесь не было аналога Реконструкции, но не было и ответной реакции в виде официального апартеида; власти не считали, что в их обязанности входит поддержание расовых барьеров. Если многие проявления расистского насилия оставались безнаказанными, то не потому, что они исходили непосредственно от государства, а потому, что само государство было слишком слабым. Аболиционисты были неспособны повлиять на социальный порядок после освобождения. Тем временем на Кубе белые и черные вместе сражались против испанцев в войне за независимость, а рабочая сила в сахарной промышленности имела более широкий спектр цветов кожи. Таким образом, после отмены рабства политика была более "бесцветной", чем в других обществах после эмансипации, особенно в США. Белое расовое превосходство не утвердилось на острове.

Все процессы, приведшие к отмене рабства на Западе, помимо христианских и гуманитарных аспектов, объединяло одно: либеральная надежда на то, что в условиях свободного рынка бывшие рабы откликнутся на позитивные стимулы и будут так же продуктивно, как и прежде, работать в экспортном сельском хозяйстве. Экономисты и политики рассматривали эмансипацию как великий эксперимент. Бывшие рабы получили бы шанс доказать свою "рациональность" (человеческую ценность по меркам просвещенной эпохи), ведя себя так, как подобает Homo oeconomicus либеральной теории, ориентированному на тяжелый труд, прибыль и накопление. Этому должен был способствовать организованный переход от рабства к свободе (часто, как в Британской империи, задуманный как ученичество). Затем предоставление полных гражданских и политических прав должно было увенчать это развитие «моральной личности».

Реальность часто выглядела иначе. Освобожденные рабы, как правило, вели себя неожиданным образом, предпочитая безопасность собственного небольшого участка земли наемному труду на крупном предприятии, или же выбирая то или иное сочетание этих двух вариантов. В результате ориентация на рынок снизилась по сравнению с эпохой плантаций, производивших продукцию на экспорт. Еще одним разочарованием для реформаторов стало то, что многие бывшие рабы не смогли соответствовать буржуазным идеалам семейной жизни. Все это вместе взятое, казалось, свидетельствовало о том, что в силу антропологических особенностей чернокожие африканцы не в состоянии справиться ни с рыночной рациональностью, ни с цивилизованными нормами личного поведения. Хотя это и не было причиной расизма, но усиливало расистские тенденции. Великий эксперимент эмансипации в значительной степени оставил нереализованными иллюзорные, корыстные надежды его либеральных сторонников.

 

3 Антифоригенизм и "расовая война"

Взлет и падение яростного расизма

В 1900 г. слово "раса" было общеупотребительным во многих языках мира. Глобальный климат мнений был пропитан расизмом. По крайней мере, на глобальном "Западе", который в эпоху империализма можно было встретить на всех континентах, мало кто сомневался в том, что человечество разделено на расы с разными биологически обусловленными способностями и что поэтому не все они имеют одинаковое право определять свое существование. Около 1800 г., хотя практика колоний и трансатлантической работорговли основывалась на различиях в цвете кожи, подобные идеи развивались в основном в европейских академических кругах. К 1880 году они стали основной частью коллективного воображения западных обществ. Спустя 50 лет расизм стал менее приемлемым во всем мире.

На "белом" Западе преуспевающим афроамериканцам с буржуазной внешностью по-прежнему было трудно найти номер в гостинице, но ученые, по крайней мере, стали менее некритично относиться к понятию "раса". Попытка Японии на Парижской мирной конференции 1919 г. добиться включения пункта о запрете расовой дискриминации в устав только что созданной Лиги Наций провалилась в основном из-за сопротивления британских доминионов и США, но она показала, насколько расистский дискурс и практика к тому времени были подвержены сомнению. После 1933 г. расистская риторика и действия немецких национал-социалистов вызывали больший переполох в международном общественном мнении, чем на рубеже веков, хотя за рубежом их часто небрежно приравнивали к немецкой "причуде". К 2014 году расизм дискредитирован во всем мире, его пропаганда во многих странах является уголовно наказуемым преступлением, а любые претензии на научную достоверность высмеиваются в суде. Взлет и падение расизма как силы, способной формировать историю, заняли относительно короткий период с 1860 по 1945 год. Его макабрический цикл охватывает XIX и XX века.

Расовый вопрос в 1900 г. был центральным не только в тех странах, где "белый человек" (как его теперь называли) составлял большинство населения. Правящие белые меньшинства в колониях были обеспокоены угрозой своему господству со стороны "низших" рас, а в Японии и Китае группы интеллектуалов заимствовали лексику европейских расовых теорий. "Раса" стала восприниматься всерьез как научное понятие. Особенно любили говорить об этом биологи и этнологи. Но и в соседних дисциплинах под Volk или "народом" все чаще подразумевалось общее биологическое происхождение этноса и все реже, чем в предыдущие десятилетия, - политическая общность демоса. Подобный дискурс не обошел стороной и левые политические круги: появился даже социалистический вариант евгеники - теории планирования здоровой наследственности, которая претендовала на то, чтобы служить наступлению идеального общества равных.

Но