Личный враг императора - Владимир Свержин

– Тебя как звать? – невольно сжимая кулаки, спросил я.

– Праскева.

– Паша, стало быть. А меня – Трубецкой Сергей Петрович. И ни меня, ни моих людей тут не было. А теперь бегом в избу и рассказывай, что тут произошло!

По рассказу чудом выжившей Прасковьи, фуражиры явились в деревню чуть свет. Та находилась в пятнадцати верстах от почтового тракта, и чужаки сюда добирались нечасто. Этих, будто голодных волков, пустой желудок подвигнул на дальние поиски. Десяток солдат, оборванных, голодных, совавших какие-то бумажки, напоминающие плохо отпечатанные рубли, и без умолку твердивших: «Шер ами, шер ами». У них-то и оружия особо не было – на десятерых три ружья да пара сабель.

Староста на свете немало пожил и всякого повидал, и хорошо знал, что этакий сброд лучше не злить, себе дороже выйдет. А потому у него загодя короб с провизией готовый стоял. Нате, мол, возьмите и ступайте подобру-поздорову. Он тот короб выволок и только было порадовался, что легко отделался от чужаков, вдруг из лесу верховые. Один из них в стременах поднялся да как рявкнул:

– Я князь Трубецкой, бросай оружие!

Французы оружие побросали, каждому, поди, известно, что сопротивляющихся кровавый принц предает лютой смерти. Так-то хоть помрешь без мучений. Да и куда там воевать, с пустым ружьем да на пустой желудок? Староста начал было князю поклоны бить, а тот ему:

– Ты что же, паскуда, врага тут кормишь? Вся Россия кровью исходит, чтобы супостата задавить, а ты ему тут хлеба да окорока подносишь?!

И кулаком ему в лицо. Тот с ног долой, люди зароптали: мол, как же, ваше благородие, он ведь не от щедрости, не по корысти, а токмо ради того, чтоб жизни людские сохранить. Тут-то князь, ну то есть не князь, а главенник тамошний, совсем взлютовал и приказал своим верховым всех как есть кончать, в избах снедь забрать, все ценное в сани грузить, а саму деревеньку-то предать огню.

– Тут-то я к нашему колодцу и бросилась, – всхлипнула отогретая горжелкой девушка. Растирать себя она категорически не давалась, и потому вонючее, обжигающее пойло пришлось заливать ей внутрь. Что дальше – не видела, а только слышала, как тот самый князь, ну, то есть, конечно, не князь, а тот, другой:

– «Бектемиров, этого вздернуть в назидание! А ты ступай к своим». Тут он перешел на чужестранную речь, – сообщила Праскева. – А дальше только староста кричал, умолял жизнь ему сохранить, а потом крикнул так жалостно, и все стихло, только кони умчали и возы по снегу скрипели. А я так продрогла, что и рукой-ногой пошевельнуть не могла. Думала, богу душу отдам в том колодце.

– Понятно, – кивнул я, – Рольф, займись барышней, у нее явное обморожение.

– Слушаюсь, экселенц, но только тут своими силами не обойтись. Надо бы в лазарет.

– Надо бы, – хмыкнул я, – да где ж его взять? Разве только к Богарне в гости, но там и своих хватает.

Я собрался было выйти из закопченной от недавнего, слава богу, остановленного снегопадом, пожара избы и вдруг остановился на пороге.

– Скажи, эта фамилия Бектемиров, ты ее точно запомнила?

– Точно, точно, у нас помещик соседний с той же фамилией. Он в десяти верстах отседа, в Темирове живет.

– Оч-чень интересно, – процедил я, кладя руку на эфес сабли. Но в этот момент дверь распахнулась, и в сени ввалился Доминик Огастини. На этот раз на его лице не было и намека на улыбку, что, прямо сказать, случалось нечасто.

– Гусары! – закричал он.

– Что еще за гусары? – Я недоуменно поглядел на корсиканца.

Как и большинство людей его профессии, он готов был при необходимости лезть в любые самые рискованные передряги и вовсе не был склонен к панике.

– Что еще за гусары? – повторил я.

– Там, за околицей, – он махнул рукой.

Я выскочил на крыльцо, и впрямь, вращая над головами серебристые молнии сабель, на деревеньку в развернутом строю несся полуэскадрон изюмских гусар. Впереди, на буланом коне, мчал ротмистр Чуев. Его ментик, заброшенный за спину, развевался на ветру, как бывало всякий раз в предвкушении лихой рубки. Должно быть, в его мечтах схватка обещала быть жаркой, и потому заботиться о согреве представлялось ему не обязательным.

– Какого черта?! – не слишком любезно процедил я.

Чуев и его молодцы явно видели бойцов моего интернационального отряда и все же, кажется, и не думали останавливаться.

– Всем отступить за заборы! – скомандовал я, прыгнул в седло и направил коня навстречу боевому товарищу. – За заборы! Изготовиться, но без команды не стрелять! – крикнул я, не веря своим словам. Но увиденному, похоже, необходимо было верить. Я перевел коня с шага на рысь. – Алексей Платонович, потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!

– Подпоручик Трубецкой, вы разбойник и предатель. Прикажите своим людям бросать оружие, иначе я истреблю вас всех безо всякого сожаления!

Ветер стих, и снег мелкими, серебристыми, искрящимися на морозе снежинками падал на землю, покрывая саваном черные пятна копоти и красные, вернее, уже буреющие кровавые следы. «Замечательная погода, чтобы умереть», – мелькнула в голове непрошеная и в общем-то идиотская мысль. Ротмистр Чуев явно не шутил. Я уже видел его глаза, они были темны от ненависти, и, как мне казалось, он только и ждет, чтобы я отказал ему, чтобы отдал команду к бою, чтобы от всей души рубануть меня и раскроить череп, как перезрелую тыкву.

– Сдавайтесь, и я обещаю до суда сохранить вам жизнь!

Ох, не зря Дед учил, что самые большие неприятности возникают из-за банального недопонимания. А что, вполне логичная картина: знаменитый душегуб принц Трубецкой, о котором французы скоро будут детям рассказывать сказки примерно как о графе Дракуле или Синей Бороде, заехал в деревеньку, жители которой по неразумию решили откупиться от французов какой-никакой снедью. Вот и решил этот упырь всех без разбору порешить и тем всех прочих отучить с врагами иметь дело. Вот и милейший Алексей Платонович наверняка себе в голове нечто подобное навоображал. Только какой же он сейчас милейший – ишь, как глазами блестит, чуть помедли – рубанет от виска до соска, и все, «прощай, немытая Россия». Но тут уж рассуждать времени нет, пора действовать.

– Алексей Платонович, – я демонстративно закладываю руки за спину и стараюсь говорить как можно спокойней и убедительней, – вы бы так на морозе-то не кричали, не ровен час – простудитесь, а нам с вами еще в Париж входить, у нас там в 14-м-то году на Монмартре встреча назначена.

Ротмистр Чуев удивленно осаживает коня прямо рядом со мной, продолжая держать саблю на отлете, будто пытаясь рубануть.

– Чтобы я, да с таким мерзавцем?! – уже без прежнего запала говорит он.

– Ай-ай-ай, Алексей Платоныч, к чему все эти словеса? Ежели вы кого-то всерьез решили убить, что мешает вам быть с ним вежливым? Прозвание «мерзавец» небось для супостата, разорившего эту деревеньку, припасли?