Личный враг императора - Владимир Свержин

– Не говорите слов, о которых придется сожалеть, – резко парировал я, начиная потихоньку злиться. – Сегодня уже можно сказать, что война полностью выиграна. Да, это не будет легкая прогулка до Парижа. Да, Наполеон еще доставит нам великое множество неприятностей, даже проиграв все, он будет продолжать выигрывать. Но это не изменит суть дела, он уже проиграл. Вы можете мне верить или не верить, но я это знаю точно.

– Я помню, – буркнул Чуев. – В день нашего знакомства вы предрекали наши пушки на Монмартре.

– Так и будет. Не завтра и не послезавтра, но будет обязательно. И очень надеюсь, что мы с вами до этого доживем. А вот то, что принц Богарне доживет до этого дня, я вам могу сказать определенно. Более того, решая будущее устройство Франции, наш государь император будет видеть принца Эжена одним из основных претендентов на престол. К сожалению, англичане предпочтут и продавят очередного ничтожного Бурбона – Людовика XVIII. Я полагаю это большой ошибкой. И думаю, ее возможно исправить. Но для этого нужны деньги, люди и искреннее желание принца играть в ту игру, которая ему будет предложена.

– Вы что же, Сергей Петрович, хотите сказать, что этой ночью вам удалось привлечь на свою сторону архиканцлера Франции, пасынка Наполеона?

– Забавно, – глядя на снующих по двору крестьян, проговорил я, – Жозефина де Богарне выходила замуж за бригадного генерала, настолько бедного, что у него не было денег купить себе новые штаны вместо истершихся, сквозь которые проглядывали тощие ноги. Думаю, в ту пору у вас бы не возникло удивления, если бы мне или кому-нибудь иному удалось привлечь на свою сторону, как вы изящно выразились, его пасынка. Но стоило ему назваться принцем и надеть мундир, расшитый золотом, как церковная риза, у вас перехватывает дыхание? Поверьте, все это пустое. Главное, что Эжен де Богарне человек на своем месте и в нужный момент для блага нашего Отечества может занять позиции, куда более выгодные в отечестве своем.

Ротмистр Чуев покачал головой, махнул рукой и, резко повернувшись, направился к стоящему рядом коню.

– И вот еще, – вслед ему крикнул я, – с названием деревни промашка вышла. Уж простите, это я не намеренно, зарапортовался.

«Всякая война ведется ради последующего мира», – эту аксиому знает всякий, кто взял в руки оружие. И даже если не знает отточенную формулировку, подсознательно чувствует, что так оно и есть. Вот как мои славные воители под командованием рассудительного, неспешного, однако же отчаянно храброго Афанасия Михайловича. Те спят и видят, когда же наконец закончится эта нелепая бойня. Что им до континентальной блокады Великобритании, до императора Наполеона, да и до нашего отца-государя им, по-хорошему, дела нет. Он для них абстракция, сродни Господу, с одной лишь разницей – Владыку небесного не увидишь, как ни тянись, а повелителя всероссийского, ежели повезет, то все же своими глазами лицезреть можно. А если уж совсем удача привалит, то и удостоиться внимания Его Императорского Величества, доброго слова или же, того более, серебряного рубля с царским профилем.

«…Всякому известно, государь добр, и он обязательно даст волю своему народу, поднявшемуся на защиту Отечества против супостата-погубителя Европы и предтечи антихриста. Уж во всяком случае, тем, кто своеручно поднял дубину народного гнева, – как не дать? Заслужили ведь! А Русь испокон веку жила не законами с их параграфами да глаголями с ижицами, не чиновничьими вывертами да кляузами, а высшей справедливостью: достоин, стало быть, получи!»

Такими речами не раз пытался разговорить меня Афанасий, мужик прямой и разумный, тот единственный, кому я смог доверить сопровождение бесценной казны. Всякий раз я объяснял ему, что государь не только отец всем своим подданным, но и первейший из помещиков. А стало быть, отпускать на волю крепостных, пусть даже и сражавшихся против Наполеона, не пожелает. К чему ему сердить дворянство?

– Ну, так и вы ж, поди, не простого звания, – не желая мириться с очевидностью, настаивал Михалыч. – А вот ведь, обещались волей нашей озаботиться.

– Обещал, стало быть, непременно сделаю, – чеканил я. – Разве когда-то иначе бывало?

– О том речи нет, вашему слову от нашего брата вера железная всегда и во всем, – не сдавался крестьянский вожак, взволнованно теребя окладистую бороду. – Но ведь и иные-то господа тоже в великом числе против единого с нами врага нынче бьются. Нешто может такое быть, чтобы нынче они в нас собратьев по оружию видят, а назавтра – быдло немое, рабочую скотину?

– Умный ты мужик, Афанасий, а простых истин понимать не желаешь. Сам посуди, видел, сколько имений война в распыл пустила? Вон, то же поместье Вакселей, почитай, одни стены закопченные остались. Пожелают хозяева их вновь отстроить да краше прежнего сделать – где деньги брать? Так что кто из них и хотел бы крепостных своих отпустить, да побоится сам без штанов остаться. По миру с сумой идти кому ж охота? Так что очень скоро забудут прежние заслуги. Кое-где кое-кого по личному желанию барина за геройство, может, и освободят, но из сотен тысяч – лишь единицы.

Лицо Афанасия в этот момент делалось мрачным, он вздыхал грустно.

– Дай вам бог, Сергей Петрович, долгих лет жизни и крепкого здоровья. Вы-то нас, поди, не оставите.

– Не оставлю, – вновь и вновь обещал я.

Проходило время, и Михалыч вновь заводил этот разговор, будто позабыв о наших прежних беседах.

– …Но ведь, скажем, в войске государевом ежели кто рекрутом пошел, то ему после службы воля обещана, а мы-то не по набору, а своей волей, за веру, царя и Отечество…

Я только вздыхал и вновь заверял, что как бы то ни было и во что бы то ни стало выкуплю соратников на волю. Вот теперь их ждал скрытый марш под Москву, где в моем поместье Мещерское староста уведомлялся письмом о приходе каравана, о необходимости освободить для них господский дом и не вмешиваться в дела Афанасия и его людей. Староста и в прежние времена не стал бы перечить князю, но теперь, когда имя Трубецкого летело впереди самых лихих коней, и вовсе готов был душу заложить, лишь бы угодить грозному хозяину.

Однако поскольку, как уже говорилось прежде, война ведется ради последующего мира, наступило время позаботиться о нем, о том, как он будет выглядеть после того, как отгремят победные фанфары и высохшие лавры будут годиться разве что в суп.

Можно было не сомневаться, что русские войска, предводительствуемые Кутузовым, ведомые отличными, испытанными в боях генералами, неминуемо вытеснят жалкие остатки некогда великой армии с территории России. И хотя полководческий гений Наполеона по-прежнему не знал себе равных, ему все же было суждено подписать отречение и отказаться от дерзновенных планов переустройства Европы. И если императору, и уж тем паче его генералам, о столь дальних перспективах задумываться было рано, мне в самый раз было заняться подготовкой обустройства грядущего мира. Я сделал свой выбор, и теперь вопреки привычным шахматным правилам в этой игре, пройдя через все поле, ферзь, если принца Богарне можно считать ферзем, должен был стать королем. Вернее, императором.