Последний завет - Сэм Борн

— Дальше по дороге стоит Хеврон, где похоронены три патриарха — Авраам, Исаак и Иаков. И матриархи, к слову, тоже. Сарра, жена Авраама, Ревекка, жена Исаака, и Лея, вторая жена Иакова.

— Я знаю Библию, Ури. Мы в школе проходили.

— Вы христианка, не так ли? Католичка?

— Скажем так, христианство окружало меня с детства.

— А сейчас? У евреев вера — это навсегда. Либо ты иудей, либо нет. Третьего не дано.

— Да, я слышала об этом, — рассеянно глядя в окно, проговорила Мэгги.

— Здесь и христианских достопримечательностей немало. Не забывайте: мы на Святой земле.

— На вечной и неделимой…

— Вы цитируете моего отца.

— И не только его.

Импровизированная экскурсия была прервана лишь однажды, когда Ури включил радио, чтобы послушать новости. А они были неутешительны. Боевики движения «Хезболла»[11]обстреляли север Израиля из ракетных установок с территории Ливана, нарушив долго соблюдаемое — ими же — перемирие. И теперь на Якова Ярива со всех сторон посыпались требования ответить на этот акт насилия решительно и адекватно. Нельзя покорно сносить выходки террористов и бандитов! «В конце концов, ведь ты не с ними ведешь мирные переговоры…»

Мэгги еще утром была в курсе дела и даже обсудила происшедшее с Дэвисом. Оба прекрасно знали, что «Хезболла» ничего не делает без поддержки Ирана. И раз они выпустили свои ракеты, стало быть, Тегерану нужна война в этом регионе.

Они объехали вокруг Рамаллы, потом поднялись на примыкавший к городу холм, на котором располагалось израильское поселение Псагот. Это была настоящая крепость. Казалось, если приглядеться — различишь на стенах ряды суровых лучников. Во Франции и в Англии несколько веков назад все было очень похоже, только замки строились не из «иерусалимского камня».

Наконец они добрались по петляющей дороге до блокпоста у въезда в Псагот. Ури затормозил перед охранником, который быстро понял, что перед ним «еврейский транспорт», и дал Ури знак проезжать дальше. Охранник, средних лет мужчина в мешковатых джинсах и засаленной футболке под бронежилетом, прижимал к груди американскую винтовку М-16, приклад которой был обмотан черной изолентой. Смотрелось все это почти «по-домашнему», но оттого не менее зловеще…

За воротами поселения Мэгги выбралась из машины, чтобы размять затекшие ноги, и внимательно осмотрелась. Деревенька и вправду напоминала благополучный пригород Нью-Йорка — все те же аккуратные домики с красными крышами и ухоженными зелеными газонами; вдали виднелась баскетбольная площадка, по которой носились длинноногие школьницы. Правда, они были не в обтягивающих джинсах или коротких шортах, а в юбках ниже колен.

Мэгги сообразила, что с холма должен открываться отличный вид на палестинский город, но внезапно обнаружила, что не может его увидеть — Рамаллу закрывала толстенная бетонированная стена, тянувшаяся вдоль Псагота.

Ури перехватил ее взгляд.

— Смотрится ужасно, не правда ли?

— Пожалуй…

— Стену пришлось возвести несколько лет назад, чтобы из Рамаллы деревню не могли обстреливать снайперы. А до того они резвились совершенно беспрепятственно.

— И что, стена спасает?

— Спросите вон тех девчонок, которые носятся с мячом.

Приглядевшись, Мэгги сделала небольшую поправку — если Псагот и походил на нью-йоркское предместье, то далеко не на самое фешенебельное. Зелень здесь не росла сама по себе: к каждому чахлому кустику змеился поливочный шланг. Частные дома вблизи не производили впечатления, как и административное здание, к которому сейчас вел ее Ури. Мэгги удивил дух запустения, царивший в вестибюле.

— Все на демонстрациях в Иерусалиме или в «Живом кольце», — пояснил Ури.

Наконец они дождались секретаршу, у которой, едва она завидела молодого Гутмана, на глазах показались слезы. Известие о трагической гибели Рахель Гутман уже передали утром по радио. Она без слов повела их к кабинету своего босса, который, как пояснил Ури, был не только главой Псагота, но и руководил администрацией всех израильских поселений на Западном Берегу реки Иордан.

Едва они переступили порог кабинета, как Акива Шапиро вскочил из-за стола и бросился приветствовать Ури. Он был настоящий здоровяк — почти двухметрового роста и с окладистой бородой. Больше всего он напоминал канадского дровосека. Шапиро пожал Ури руку, а другую положил ему на плечо и что-то негромко проговорил. Очевидно, это были слова соболезнования…

— ХаМаком и'нахем оша б'сох ш'ар авелей Сион в'Йерушалаим…

Глаза его при этом были закрыты.

— Акива, это Мэгги Костелло, наш друг. Она из Ирландии, но здесь представляет сторону американских посредников при переговорах. Она помогает мне.

Мэгги протянула было Шапиро руку, но тот уже шел обратно к своему столу. То ли он не заметил ее жеста, то ли брезговал пожимать руку американке, которая на аркане тащила израильское руководство к преступному сговору с арабами…

— Добро пожаловать, — пробурчал он, водрузив свое массивное тело в кресло с высокой спинкой. — Собственно, это я должен был ехать к тебе, Ури, а не ты ко мне. Ты пережил ужасную потерю… Но ты знаешь, что вместе с тобой переживает эту боль вся священная земля Израиля.

Мэгги вздрогнула, когда поняла, что у Шапиро чистейшее нью-йоркское произношение. И еще что-то подсказывало ей, что он говорит по-английски не только из вежливости перед ней, но и с неким умыслом. Особенно это почувствовалось в том, как он с ударением выделил слово «вся».

— Мне нужно поговорить с тобой об отце.

— Разумеется.

— Как тебе, наверно, известно, в последние дни он пребывал в каком-то невероятном возбуждении…

— Он рвался встретиться с Яривом, чтобы попытаться удержать того от безумного шага. Но наш так называемый премьер-министр не удостоил его высокой аудиенции.

— Ты уверен в том, что именно такая была у него цель — удержать премьера от заключения мира с арабами? И уверен ли ты до конца, что отец относился к подписанию мирного соглашения именно как к безумному шагу?

— Помилуй, Ури, как ты можешь в этом сомневаться? Уж ты-то! По-твоему, распродажа священной земли твоих предков жалким выскочкам — это нормальное явление?

Мэгги поняла, что эти слова в большей степени предназначались для ее слуха. Тем более что Шапиро, обращаясь к Гутману-младшему, смотрел вовсе не на него, а куда-то между ним и Мэгги.

— Твой отец ясно видел, что премьер и его ближайшее окружение — при молчаливом согласии «народного болота» — потеряли всякий рассудок. Твой отец ясно видел, что евреи вот-вот вновь наступят на те же грабли, на которые с завидной регулярностью наступали во все времена — от фараонов до Гитлера. Многие, — он быстро глянул на Мэгги, — считают нас умными, коварными и изворотливыми. Помилуйте! До сих пор мы неизменно прибегали лишь к одному-единственному способу общения с противостоящей нам силой. Знаете, к какому? К сдаче без боя! Великая нация Маркса, Фрейда и Эйнштейна не умеет ничего, кроме как сдаваться на милость врагу! Именно это с нами и готовится провернуть в очередной раз Ярив. Мы с ходу отдаем нашим недругам все, что они просят, даже не рассматривая никакие иные варианты, — и мы называем это «заключением мира». На самом деле это называется совсем по-другому — позорная сдача! Или, может быть, я не прав и вы хотите меня поправить, мисс Костелло?